Вкус яблочных зёрен (ЛП) - Хагена Катарина (читать книги онлайн полностью .txt) 📗
корзинку из кухонного шкафа и положила стаканы, тарелки, ножи, сыр, хлеб, морковь сорта
"каротель", арбуз, шоколад, "Афтер Айгхт", и большие полотняные салфетки. И мы
двинулись из прихожей на луг с фруктовыми деревьями.
— Эй, что это?
Очевидно, он имел в виду одеяла под деревом.
— Я должна была здесь постелить ткань, потому что решила, что мы будем находиться
тут, но косой скосила кусок пашни. Но сегодня здесь я уже сладко спала.
— Ага. Итак, ты расположилась здесь и потягивалась на этом одеяле твоим греховным
телом.
— Для кого-то, кто сразу панически бежит при взгляде на моё грешное тело в чёрное
озеро, ты довольно смел.
— Туше. Ирис, я…
— Молчи и наливай вино.
— Конечно, мадам.
Мы выпили стоя только несколько глотков и опустились под яблоню на одеяла.
— Немного скромно, но ты бы не согласился здесь есть.
Макс бросил мне долгий взгляд.
— Нет? Я нет?
— Прекращай. Я должна поговорить с тобой.
— Хорошо. Я слушаю.
— О доме. Что произойдёт, если я не вступлю в наследство?
— Лучше мы поговорим об этом в моём офисе.
— Но то, что произошло бы теоретически.
— Твоя мать и твой отец получили бы его. И потом ты, когда-нибудь однажды снова.
Ты хотела не дом? Я признавал решение Берты завещать это тебе, прямо-таки удачный ход.
— Я люблю дом, но это тяжёлое наследство.
— Я могу представить, что ты подразумеваешь.
— Твоя сестра знает, что я нахожусь здесь?
— Да. Я позвонил ей.
— Она спрашивала обо мне?
— Немного. Она хотела знать, говорили ли мы о Розмари.
— Нет, мы не станем.
— Нет.
— Если только ты хотел поговорить о ней.
— Я уловил всё только с краю, я был моложе, чем она и тогда ещё мальчик. И ты
знаешь, вероятно, как это было тогда у нас. Я думаю, с моей матерью. После смерти Розмари
Мира больше не была собой. Она больше не говорила ни с кем, даже с моими родителями,
прежде всего не с моими родителями.
— И с тобой?
— Со мной тоже. Во всяком случае, иногда.
— Ты поэтому остался здесь? Как переговорная трубка между твоими родителями и
твоей сестрой
— Ерунда.
— Я только спросила.
— Представь, Ирис, у тебя нет монополии на любовь к болотному озеру и берёзовым
лесам, к шлюзу и к дождливым облакам над пастбищем. Да, представь хоть раз.
— Ты романтичный.
— Ты тоже. Во всяком случае, кое что я хотел сказать. Итак, о Мире. После смерти
твоей кузины она не сбилась с пути, не принимала никакие наркотики и также не опустилась.
Мира сидела целый день в своей комнате и училась, чтобы сдать выпускные экзамены. Она
сдала лучший математический аттестат зрелости школы и имела ноль целых каких-то
десятых, и изучила юриспруденцию в рекордное время. Мира имеет учёную степень.
— Почему? Параграф 218? ( прим.пер.: УК ФРГ параграф 218 "Аборт" )
Это у меня вырвалось неожиданно. Макс прищурил глаза. Он пронизывающе
рассматривал меня.
— Нет. Право застройки.
Возникла неприятная пауза. Макс провёл рукой по своему лицу. Потом он немного
небрежно сказал:
— У меня есть с собой короткая статья о ней. Заметка больше о том, что она теперь
партнёрша в Берлинской канцелярии, которая была несколько недель назад в юридическом
журнале. Ты хочешь взглянуть?
Я кивнула.
Макс неловко вытащил из своего заднего кармана две вырванные и вдвое сложенные
страницы. Следовательно, он намеревался поговорить о своей сестре. Имеются ли у него ещё
дальнейшие планы на вечер?
— Э... в этом есть также фотография.
— Фотография Миры? Показывай!
Я схватила страницу и увидела фотографию.
Всё начало вращаться. Лицо на странице приближалось, и потом снова удалялось. Я
вспотела. В моих ушах стучал этот безобразный уродливый грохот. Только не упасть сейчас
в обморок, падение будет концом. Я взяла себя в руки.
Лицо на странице. Лицо Миры. Я ожидала увидеть светскую стрижку, чёрную и
блестящую как шлем, элегантный костюм, если уж не чёрного цвета, тогда, вероятно, серого
или если по мне, так эксцентрического тёмно-фиолетового. Сексуальная и утончённая, и
немного ещё звезда немого кино.
Но то, что я держала в руках, был портрет прекрасной женщины с длинными медно-
красными волосами и медно-красными бровями, которая носила жёлто-ванильную одежду из
сатина, сверкающую почти как золото. Её глаза выглядели совсем другими без толстого
карандаша для подведения глаз. Ресницы были нарисованы тёмной тушью. Она смотрела на
меня с ленивой улыбкой на тёмно-красных накрашенных губах.
Я опустила портрет и недружелюбно посмотрела на Макса.
— Что... что это? Она больна или у неё больное чувство юмора?
— Мира отрастила волосы и покрасила в рыжий цвет вместо чёрного. По моим
сведениям — так делают многие люди.
Макс рассматривал меня. Мне показалось, немного прохладно. Он ещё не простил мне
218 параграф.
— Но, Макс! Посмотри туда!
— С волосами так уже давно. Волосы не растут в одночасье. Мира сразу же перестала
красить их в чёрный, когда всё случилось с Розмари. Потом она отрастила их, красный
появился позднее.
— Но всё же, ты посмотри, что...
—... что она выглядит как Розмари. Да. Я видел, но только на этом портрете. Вероятно,
также и золотое платье. Понятия не имею, что это значит. Почему ты так сильно выходишь
из себя?
Я не знала точно. В конце концов, мы все должны были как-то справиться с вопросом
Розмари. Харриет ушла в секту. Мира передела себя. Возможно, её способ был даже честнее,
чем мой. Я передёрнула плечами и избегала взгляда Макса. Тёмное вино сверкало в высоком
стакане, у него был цвет губной помады Миры. Я больше не могла его пить, оно делало меня
глупой. И забывчивой.
Мать Миры и Макса, госпожа Омштедт была пьяницей. Когда её дети приходили из
школы и звонили в дверь, они могли приблизительно определить, насколько она была
пьяной по времени, которое это продолжалось, до тех пока мать не открывала им дверь. "Чем
дольше, тем сильнее", — объясняла нам Мира не выразительным голосом. Таким образом,
Мира проводила дома как можно меньше времени. Она носила свои чёрные вещи, которые
её родители находили ужасными. В день устного экзамена на аттестат зрелости Мира
переехала к одной подруге, и потом в Берлин. У Макса дело обстояло по-другому. Потому
что Мире было так трудно, он должен был любить. Макс убирал подальше пустые бутылки,
укладывал свою мать с дивана на кровать, если ей не удавалось это сделать самой.
Господин Омштедт редко бывал дома, он строил мосты и водоподъёмные плотины, и
находился большей частью в Турции, в Греции или в Испании. Госпожа Омштедт была там с
ним раньше, они жили более трёх лет в Стамбуле. Госпожа Омштедт любила турецкие
базары, праздники и известия о проведении мероприятий других немецких женщин, климат,
прекрасный большой дом. Когда она была беременной Максом, они решили снова вернуться.
В конце концов, они не планировали, что эмигрируют, кроме того, дети должны были расти
в Германии. Но было то, чего они не знали — намного проще уйти, чем вернуться.
Господин Омштедт работал и должен был путешествовать дальше, но Хайде Омштедт
осталась здесь, в Боотсхавене. Они не переехали в город из-за детей. Она жалела об
отсутствии общины немок, оставленных за границей. Тем не менее, здесь все жили в своих
домах, никто не проявлял любопытства по поводу них. Своё безразличие к местным она
называла деликатностью и была этим горда. А свою неучтивость называла откровенностью,
прямолинейностью или честностью, и также была этим горда. Госпожу Омштедт
