В глубине тебя (СИ) - Ренцен Фло (читать книги полные .TXT, .FB2) 📗
Боязливо ежусь до того, что даже самой смешно немного становится:
— А как же гордость?.. Там, цену себе знать...
При слове «гордость» мама с дисплея моего смартфона на одно мгновение, очень короткое мгновение смотрит мне в глаза. Мама смотрит с такой невыразимой тоской, что мимо меня со скоростью мысли проносится флэш — мамина жизнь или то, что я о ней знаю, только в обратном порядке. Тоскливый взгляд сменяется взбудораженным перешептыванием с отцом у моей больничной койки, и под него, под этот шепот в мгновение ока роскошная белая лилия словно имплодирует — сворачивается-омолаживается в бутон, который оказывается моей мамой лет двадцати. Двадцатилетняя белая лилия среди мозаик мечетей и минаретов, благоуханная и царственно прекрасная, какой я никогда не была. В жарких объятиях южной ночи она вся обратилась в слух. Она жадно внемлет узбекским серенадам в свою честь и, слушая, влюбляется в того, кто их поет. Лицо ее сияет, на губах нежная улыбка. Из красивых глаз ее в самаркандскую ночь струится волшебный свет, а в нем — любовь и жажда жить. И горькая тоска, и долгие годы глухого одиночества.
«Мамочка, ты все еще так сильно любишь папу?» — думаю, а у самой колошматит сердце и сейчас лопнет голова. Все-таки сотрясение мозга — это вам не хухры-мухры...
Но мама «собирается» и, разогнав тоскливые воспоминания, говорит:
— Ты у меня взрослая и умная. У тебя не моя жизнь, а твоя. Не упускай ее, пожалуйста.
Мамочка, я так и не научилась врать тебе. Но слушаться тебя тоже не научилась.
Три.
Все эти переживания про мальчишники и про его возможную женитьбу вытесняются в моем сознании тем, что ближе: это Рик привез меня в больницу. Это он наравне с псом спас мне жизнь. Это он, как когда-то, оказался рядом, когда было нужно.
Назавтра я — плевать, что Рик снова пьян — требую от него разъяснений:
— Почему сразу не сказал, что ты?..
Он понимает сразу:
— Ну, не сказал. На хуя?..
— Мне д-р Доро про «мою» скорую говорила — это она тебя имела в виду?
Не наезжаю, говорю мягко и проникновенно.
И вообще:
— Слушай, сейчас я тебе перезвоню...
— Э-э, ты куда...
Мне надоело. В конце концов, сколько можно...
Набираю видео-звонок — не знаю, почему не додумалась раньше.
— Привет.
— Ну, привет.
Его лицо нависло над трубкой. Подмечаю, что у него немного отросли волосы и теперь чуть длиннее, чем он обычно носит. Он идет, покачиваясь по-своему, как он обычно ходит, но не шатается вроде. Кругом то и дело промелькивают огоньки фонарей и прочие фрагменты ночного, уже знакомого мне района.
Он смотрит на меня так, как будто ему больно смотреть:
— Бля... какая ты худая...
— Ри-ик... — улыбаюсь ему, обнаруживая, как сильно по нему соскучилась, соскучилась по его лицу, его глазам, хоть они и пьяные сейчас.
Он тоже улыбается, не выдерживает моей улыбки, требует:
— А ну, покажи себя... че там с ногой у тя...
Показываю себя, как он просил, свою палату, свою ногу, потом возвращаю свое лицо и говорю ему:
— Спасибо тебе.
— За что? — удивляется он.
— Что оказался рядом. Что так быстро привез в больницу. Что жизнь мне спас. За «мою скорую».
Удивление его моментально сменяется недовольством, да каким... Вижу на его лице — не вру — раздражение, даже ярость. Вижу, как он, приложив пьяное усилие, подавляет в себе эту ярость и раздражение, и говорит максимально внятно и по слогам:
— Ка-ти, а ну-блять пре-кра-ти щас же!
— Нет, Рик...
— Я сказал, бл-лять!!!.. — взрывается он, — Я сказал, что, блять, видел, как ты чуть не умерла... и я сказал, блять... если ты, блять, еще раз меня поблагодаришь за то, что я тупо отвез тебя в больницу, отвез тебя такую, как ты там была, я, блять, не посмотрю, что к тебе не пускает эта сука-лесбиянка — щас приеду в твой ебнутый Шарите... разхуярю там всю эту их, блять, ебаную шарагу...
— Зачем?.. — спрашиваю я, закусив губы.
Меня ни капли не отвращают его пьяные маты. Мне и смешно, и плакать хочется. А плакать мне хочется и от благодарного умиления, и от осознания того, какой все-таки хороший этот мой бэд гай, насколько он лучше меня.
— Чтобы пробиться к тебе и чтоб надрать тебе жопу, Ка-ти... Потому что ты ж не понимаешь ни хуя... какая это, блять, видуха, когда на твоих глазах... с-сука... вот че за н-нахуй...
Вижу, как он судорожно затягивается. Блин.
Мне кажется, теперь я знаю, почему он пьет — и не хочу, чтобы он пил.
— Я правда-правда легко отделалась — прооперировали, завинтили, все-все вовремя сделали, — потчую его подробностями, чтобы он не думал, будто я ему вру. — Башка в порядке. Гипс не нужен. С завтрашнего дня — «физио» и тогда реально пойду на поправку.
Он косится на меня с пьяным, угрюмым недоверием, а я не расслабляюсь:
— Рик, пожалуйста, не пей больше. И не надо опять начинать курить. Ты же бросал.
— Л-ладно, эту докурю щас. Выкидывать жалко.
— Ладно, — соглашаюсь я.
Кажется, ему нравится, что соглашаюсь, нравится, что прошу не курить-не пить — он все-таки бросает недокуренную, кажется, не затаптывает даже.
Я смотрю на него и улыбаюсь. Улыбаюсь и улыбаюсь, просто и нежно.
Из меня так и прет нежность и к тому, как он закуривал, и к тому, как выбросил ее, и к матеркам его. К его лицу, только что обиженному, а теперь встревоженному, по-пьяному отчаянно-расстроенному, смотрящему мутно, но пронзительно — мне прямо в душу. Как будто умоляет он меня о чем-то, заведомо зная, что это невозможно.
И хоть мне все-таки очень сильно хочется говорить ему «спасибо», петь ему «спасибо» и «спасибо», уже не за то, что спас мне жизнь, а просто так — за то, что он сейчас со мной, я только улыбаюсь, улыбаюсь и улыбаюсь.
Теперь вижу, что он уже «пришел» и на прощанье говорю ему, как могу, нежно:
— Давай теперь всегда по видео общаться?
— Давай, — соглашается он.
Наверно, так и начинается наша недоделанная видео-любовь по телефону.
ГЛАВА СЕМЬДЕСЯТ ШЕСТАЯ-2 Семидневка на расстоянии. День четыре-пять
Четыре.
«Любовь» ...
«Любовь» у меня не означает «любовь» у него. А у него «любовь» не значит, что он будет меня слушаться. Тем паче, выполнять мои просьбы, которые выполнять ему не в кайф.
Итит твою мать, думаю, вот волчья же твоя порода — назавтра он звонит с видео и — кажется, снова навеселе, хоть и не так вусмерть, как прежде. Курево, наверно, зашифровал — покурил заранее. Ладно. Все-таки, Нина в этом плане толковая, конечно. Вон, курить его было отучила. Это он со мной срывается. Как и на другие вещи.
— Расскажи, — прошу, улыбаясь нежно. — Расскажи, что случилось.
— А ты не помнишь? — внимательно вглядывается он мне в глаза.
Ранее я упоминала, что и врачам заявила, будто вспомнила (сама же кратко пересказала им «сказочку», услышанную мной от мамы).
— Я подъехал — встретить тебя с метро. Там рядом с тобой стоял один упырь... орал на тебя... Ты — на него...
— Высокий, молодой такой? В очках?
— Нет, не тот твой чмырило из парка.
— Так ты нас видел?..
— Я вас видел, да...
— Поэтому поехал за мной?
— Приехал к тебе. Поэтому-не поэтому, бл-лять... Вы с ним сосались.
— Ты разве видел?
— Блять, видел.
— У меня с ним ничего...
— Мне похуй. И я понял.
— Я — так, на всякий случай... Откуда ты знал, что я поехала домой?..
Ведь могла же и к тому... собиралась... чуть не поехала...
— «Оттуда», — недовольно передразнивает он. — Короче, когда я к тебе подъехал, тебя не оказалось дома. И я пошел тебе навстречу. И сразу увидел, как ты шла с собакой. По ходу, тот пидор докопался до твоей собаки...
— Это Эрни притащил... он... пес жил у меня... я назвала его Рикки...
— Ну-ну... — хмуро кивает Рик. — И потом я вижу, он, сука, прям на тебя попер... а пес грызанул его или что... защищал... а он как толканет... тебя... под грузовуху... А пес прыгнул, и ты упала... но не под машину... а — го-ло-вой... — его передергивает, я вижу, даже голос хриплый у него дрожит — об столбик низенький такой... Блят-ть... Он съебался, тварь... Я не добежал — башку ему раздолбать... — хрипло, сдавленно говорит он, тихо так, зловеще, но внутри наверняка аж клокочет все... — Я не добежал, Кать... — и словно прощения просит. — Жалко...
