Горькие травы (СИ) - Козинаки Кира (книги онлайн полные txt) 📗
Снова тормошу Петра за плечо, и он опять смотрит на меня удивлённо, будто позабыв о событиях последних минут, а я, кажется, даже через пальто и свитер чувствую, какой он горячий.
— Пойдём, — вздыхаю. — Я провожу тебя до квартиры.
Пётр отрешённо, но согласно кивает и очень медленно выбирается из машины — так, что я даже успеваю обежать её и подхватить его под локоть, чтобы не упал.
— Документы, — вдруг вспоминает он, пытаясь обернуться.
— У меня в сумке. Всё в порядке. Идём.
Обычно ловкий, гибкий и проворный, сейчас он становится каким-то слишком тяжёлым и неповоротливым, и мне требуется немало усилий, чтобы довести его до подъезда, помочь подняться по ступеням, зайти в лифт, а потом прислонить к стене, пока я открываю дверь квартиры. Внутри Пётр щёлкает выключателем, жмурится от яркого света, с закрытыми глазами стягивает с себя пальто и ботинки и, подхватив апатично наблюдающего за всем этим Платона, грузно заваливается на диван. И только Платоновы лапы с растопыренными пальчиками возмущённо торчат в разные стороны.
Хотя я и планировала довести Петра только до квартиры, сейчас отчётливо понимаю, что он не в том состоянии, чтобы оказать самому себе какую-либо медицинскую помощь, а просто отоспаться, судя по всему, уже вряд ли достаточно. Поэтому в миллионный раз за день вздыхаю, закрываю входную дверь, стаскиваю пуховик и обувь и тоже захожу в комнату. И на мгновение дыхание перехватывает от воспоминаний о том, как мы провели в этой квартире новогодние каникулы. Как обнимались, целовались и смеялись. Как кормили друг друга китайской лапшой с палочек. Как придумывали забавные названия для частей тела Платона. Как спорили о том, за чипсами с каким вкусом бежать в круглосуточный магазин, когда в три часа ночи приходил он — ночной дожор. Как занимались сексом на этом диване. И на этом столе. И вот тут, на полу, тоже. До такого изнеможения, что не могли решить, кто пойдёт в душ первым, а потому шли туда вместе. И мытьём это никогда не ограничивалось.
С усилием убеждаю себе, что дышать всё-таки нужно, включаю подсветку на кухне и обвожу взглядом квартиру. Кажется, ничего даже не изменилось. Посередине валяется неразобранная дорожная сумка из чёрной кожи, на столе-острове лежит портплед с деловым костюмом. А рядом — пустая чашка, надорванный пакетик «Терафлю» и градусник с застывшей отметкой в тридцать семь и семь. Вот ведь! Ему как минимум утром уже нездоровилось, но нет, зачем-то поехал на работу, в кофейню и… может быть, ко мне. Поджимаю губы, встряхиваю градусник и иду к дивану, где Платон уже выбрался из хозяйских объятий и теперь сидит на спинке, презрительно поглядывая на уткнувшегося лицом в подушку Петра.
В который раз за день тормошу его за плечо, он с явным усилием поворачивается, долго с непониманием смотрит на градусник, потом всё-таки берёт его и, оттянув горловину свитера, медленно засовывает в подмышку. И пока он снова проваливается в свою лихорадочную полудрёму, я накладываю Платону корм, ставлю чайник, нахожу в холодильнике лимон, достаю аптечку из верхнего ящика — некоторые мелочи почему-то не забываются — и старательно изучаю её содержимое.
А несколько минут спустя сама достаю градусник, и вечер окончательно перестаёт быть томным: тридцать девять и пять.
— Там это… дай… накрыться… — хрипит Пётр. — Холодно…
Но вместо одеяла я даю ему таблетку парацетамола и самым строгим голосом, на который только способна, велю подняться, раздеться и лечь в постель. Срабатывает: Пётр, шатаясь, доходит до полутёмной ниши с кроватью, упирается основанием ладони в переносицу и стоит так несколько секунд, жмурясь, а потом стягивает с себя свитер, бросает его на пол, долго возится с пряжкой ремня, но вскоре и джинсы тоже летят на пол, за ними и носки — чёрные с улыбающимися мордами корги. А я — одновременно и примерная сиделка, которая подбирает разбросанную одежду, вывалившийся из кармана телефон и кладёт всё на стул, и взбудораженная женщина, которая не может оторвать взгляда от ямочек на его пояснице. Божекакяскучала.
Пётр падает на кровать, закрывает глаза, пытается натянуть на себя краешек одеяла, но я останавливаю его, говорю про высокую температуру и возможный перегрев, уверяю, что таблетка скоро подействует и ему станет легче, прошу немного потерпеть.
— Тогда ты полежи со мной… — пришёптывает он. — Полежи рядом… Хочу, чтобы ты спала рядом… голая.
И он даже чуть сдвигается вбок, несмотря на очевидную ломоту во всём теле, будто хочет освободить мне место рядом с собой. Протягиваю руку, убираю упавшие на его лоб волосы, снова обжигаю пальцы о его кожу.
— Я сделаю холодный компресс, — шепчу.
Беру из ванной маленькое махровое полотенце и долго вымачиваю его под струёй ледяной воды. Заодно завариваю тёплый чай с лимоном и возвращаюсь к кровати, присаживаюсь на краешек. Пытаюсь снова вызволить Петра из состояния забытья, чтобы влить в него пресловутое обильное питьё, и он распахивает глаза и на этот раз смотрит на меня с особым изумлением.
— Аська, — вдруг радостно выдыхает он. — Какая же ты охуенная…
— Попей, пожалуйста, — прошу я, и он послушно делает несколько глотков, а потом снова откидывается на подушки.
— А помнишь, — продолжает он, закрывая глаза и облизывая губы. — Помнишь, ты… Выскочила… Глазищи на пол-лица… Вцепилась в меня… И такая: «Любимый!»… И я подумал… — Из его груди вырывается тяжёлый хрип. — Подумал, что… Сука, вот бы… вот бы она когда-нибудь… ещё раз назвала меня так…
Он тянет руку в мою сторону — будто инстинктивно, на ощупь. И его потяжелевшая ладонь ложится на мою коленку.
— И снег… Снег тогда шёл наверх…
Глава 19
Однажды, очень много лет назад, когда мы ещё жили в крохотной хрущёвке рядом с университетом, Сонька свалилась с гриппом. Все три дня, пока градусник выдавал запредельные показатели, я висела на телефоне с Сонькиной мамой и бегала к компьютеру со слабеньким интернетом, пытаясь понять, что прямо сейчас творится с организмом подруги и как я могу ей помочь. Тогда я и узнала всё про озноб и жар, про стадии протекания заболевания, про методы лечения — от классических до народных. И ещё выяснила, что больным с высокой температурой свойственны бред и даже галлюцинации. Шанс познакомиться с последними, к счастью, не выпал, зато Сонька настойчиво требовала немедленно отвести её весело кружиться на карусельках, а в какой-то момент даже попыталась сама встать с постели и пойти в парк, но спутала входную дверь с дверцей шкафа.
Вот и сейчас, наученная опытом, я понимаю, что Пётр с температурой под сорок определённо бредит. Только почему-то чувствую, как в мои плотно запертые ворота ударил тяжёлый таран — до дрожи и звона в ушах. Я помню, тоже помню, как бросилась тогда ему на шею, как опьянела от его запаха, как задохнулась от его улыбки уголком губ, как хлопья последнего в уходящем году снега летели вверх. И как действительно назвала его любимым — из тысячи слов. Не догадываясь, что тем самым будто поставлю клеймо, будто предрешу собственную судьбу.
Накрываю рукой его горячую ладонь на своём колене, очерчиваю пальцами острые костяшки, обвязываю наши запястья махрящимися нитями былого и падаю, падаю, падаю, разбиваясь на миллиарды осколков.
Пока телефон в заднем кармане джинсов не пищит входящим сообщением.
Достаю, смотрю на экран и непроизвольно охаю. Потому что я так привыкла не думать о Варе, приучила себя, внушила, что это единственный способ не сойти с ума, что и сегодня совершенно о ней забыла. А ведь мы договаривались поужинать и отпраздновать её именины! И вот уже начало одиннадцатого, а я так и не явилась домой и даже не предупредила, что задерживаюсь, о чём она крайне вежливо и напоминает своим сообщением:
«Извини, если отвлекаю, но скоро ли ты вернёшься?»
И как мне сказать Варе о том, что стоило им с Петром расстаться, как я тут же примчалась к нему домой? И уже будто бы была приглашена занять её место — сводящей с ума и голой, почти и в горе, и в радости. Как объяснить, что ещё вчера я била себя пяткой в грудь, утверждая, что даже разговоры о Петре — это много чести, а сегодня обнимаю рукой его ладонь и слабовольно хочу лечь рядом?
