Игра с огнем - Гайворонская Елена Михайловна (читаемые книги читать .TXT) 📗
И когда она порывисто бросилась ему на шею, неловко ткнувшись влажным носиком в его щеку, он понял вдруг, что именно эти слова он хотел и должен был произнести уже давно, но, не зная зачем, ждал столько времени. Но лучше поздно, чем слишком поздно… Роман рассеянно перебирал ее жесткие волосы, с изумлением ощущая, как мучившая его последние месяцы тянущая внутренняя пустота заполняется горячей влагой, перехлестывая через края…
– Я могу отпроситься с дежурства…
– Не стоит. Я поеду домой, передохну с дороги. Ты еще не перебралась в наш дом?
– Пока нет… – замявшись, она закусила дрогнувшую губу. – Не могу… Там все еще пахнет мамой, понимаешь?
– Да…
– Мне так ее не хватает, – горячо прошептала Анна.
– Мне тоже, – тихо сказал Роман, вдруг осознав, что говорит сейчас сущую правду.
– Куда поедем? – спросил шофер.
Роман не ответил. Закрыв глаза, он вслушивался в мерный шум московских улиц, и ему казалось, что они звучат иначе – не так, как парижские, нью-йоркские, женевские или лондонские… Громче, суматошнее, пронзительнее… Он думал, о том, что никто не должен умирать в одиночестве. О том, что однажды, наверно, он переступил границу дозволенного, взяв на себя слишком много. О том, что, быть может, этого не стоило делать. И о том, что если вдруг дочь об этом узнает, вряд ли простит. А, возможно, и простит. Потому что она так не похожа ни на кого из Литичевских…
– Куда поедем?
– Домой… – Задумчиво произнес Роман. И повторил уже твердо: – Домой.
Комната была небольшой, но светлой и казалась просторной за счет минимума мебели: только необходимое: диван, стул, стол, шкаф – все без претензий. Это было неважным. Потому что, стоило распахнуть окно, как в голубоватые стены по-хозяйски врывался шум океана…
Маленький городок на побережье находился во Франции и назывался Биорритц. Мужчина, около сорока, высокий, сутуловатый, с задумчивым взглядом ярко-синих глаз, тонкими морщинками, прорезавшими высокий лоб и уголки чувственного рта, стоял у окна, наблюдая, как толстые белые чайки с тревожными криками носятся под нависшими густыми облаками, едва не задевая крыльями макушки ворчливых волн, нехотя набегавших на мокрый берег.
«Наверно, будет дождь», – подумал человек у окна и, поежившись от ветра, закрыл рамы. Он подошел к старенькому шкафу, решительно достал потертую, видавшую виды сумку и принялся сбрасывать в нее немногочисленный скарб.
– Все-таки уезжаешь? – услышал он женский голос и обернулся.
В темных глазах миловидной хозяйки, одетой с элегантной небрежностью истинной француженки в мягкий широкий джемпер, словно случайно сползший с бронзового плеча, таилась неподдельная грусть. Мужчина улыбнулся легко, радостно, чуть отстраненно, словно в этой комнате находилось только его тело, а мысли витали уже где-то далеко…
– Да, пожалуй, пора. Отправлюсь за ускользающим солнышком. Дождь и холод меня угнетают.
Он говорил с чудовищным акцентом, на ужасной смеси французского, английского и еще Бог весть какого языков, а когда их недоставало, то переходил на русский, подкрепляя свои слова энергичными жестами.
– Значит, – невесело улыбнулась француженка, – сегодня – последняя гастроль? Тебя будет здесь не хватать, Серж. Послушать, как ты играешь, приходил весь город. Словно не в ресторанчик, а на концерт… Знаешь, что люди говорят? Слушая тебя, забываешь о невзгодах, и на душе становится теплее… Ты – настоящий музыкант.
– Спасибо, Николь, – он снова улыбнулся и, наклонившись, чмокнул хорошенькую хозяйку в нежную щечку. – Духи? Зачем? Что может быть лучше запаха моря?
– Ты странный человек, Серж, – проговорила она, закусив предательски дрогнувшую губку. – Русские все такие?
– Нет, только я.
– Может, останешься?
– Прости, Николь. Но я все решил. Я слишком долго сидел на месте.
– Мне кажется, – тихо сказала Николь, – дело не в солнце, не в музыке и не в переменах… От кого ты бежишь, Серж? От себя? Однажды ночью, когда мы были близки, ты не заметил, как назвал меня другим именем… Анна…
Мужчина вздрогнул, и в его глазах обозначилась неожиданная грусть. И нежность. Но смотрел он в тот миг не на Николь, а сквозь нее. В шумящий за окном океан…
– Прости… – пробормотал он. – Я не хотел тебя обидеть.
– Кто она?
– Женщина моей жизни… – Он печально улыбнулся. – Я ее люблю.
Николь рассмеялась через силу.
– Не слишком лестное для меня признание. Впрочем, ты всегда был честен и ничего не обещал. Почему вы не вместе?
Он беспомощно взъерошил мягкие выгоревшие волосы.
– Так получилось.
– От нее ты тоже сбежал?
– Слишком много вопросов, – сказал Серж. – Извини, я хочу прогуляться по берегу перед последним выступлением. Проститься с океаном…
– Можно я пойду с тобой?
– Пожалуйста, не надо. Я хочу побыть один.
Ветер натянул влажный вечерний сумрак. Туристы давно разъехались, и побережье было пустынно. Песок холоден. Только влажные, наглые, до безобразия толстые чайки отважно шастали по сырым останкам водорослей. Человек стоял, вглядываясь в сизую даль, где небо падало в косматые волны, и весь огромный мир, что оставался за спиной, вдруг исчез, растворился в пучине времени…
Он долго метался по темному лабиринту коридоров и дверей в поисках выхода. Но никак не мог его найти, потому что за каждой дверью был точно такой же нескончаемый лабиринт. И когда он совсем отчаялся и понял, что выхода нет, появилась та женщина с ясными синими глазами и полустершимися в памяти, но такими родными чертами…
– Мама? – Беззвучно шевельнулись губы, но она поняла и с улыбкой кивнула. Его душа исполнилась ликования, он пытался ее обнять, но руки сомкнулись в легком облачке. Он озадаченно отступил, а в ее светлой улыбке появилась легкая грусть, когда, не разжимая губ, она произнесла:
– Прости меня, сынок…
– Я давно тебя простил, – ответил он так же мысленно, но она поняла и кивнула. А затем, толкнула какую-то невидимую доселе дверь, он обернулся, чтобы поблагодарить, о матери уже не было, лишь серо-голубое облачко прощально прошелестело, растворяясь во тьме тоннеля…
В глаза ударил невыносимо-яркий свет. Он зажмурился и услышал:
– Глядите, он пришел в себя! Просто чудеса…
Человек в белом, склонившийся над ним, виделся расплывчато, словно сквозь голубоватое облачко. Он сказал:
– Ну, парень, ты в рубашке родился. Теперь будешь долго жить.
Он кивнул и, застонав от острой, разрывающей затылок боли, закрыл глаза, вновь проваливаясь в спасительное забытье…
А потом пришел Посетитель. И как только тот переступил порог палаты, он сразу понял, кто это. Так они оказались похожи: отец и дочь – словно две половинки одного яблока. Как только он увидел вошедшего, память тотчас всколыхнула события того рокового вечера, и боль, отступившая было после многочисленных уколов, обожгла виски с утроенной силой, когда он, удерживаясь от крика, спросил:
– Она погибла?
– Кто?
– Аня…
– Нет, она жива, – сказал Посетитель, и боль стала медленно уходить. – Моя жена, Шура, умерла, – помолчав, добавил он. – Вы ведь ее знали?
– Да, – ответил он, прикрывая глаза. – Мне жаль… Что случилось?
– Она попала в аварию. Десять дней назад.
Некоторое время они не разговаривали. Просто смотрели друг на друга. Посетитель – пристально-изучающе, а он мог думать только о том, что Анна жива, и все остальное было не важно.
– Я считал, что вы старше, – нарушил звенящую тишину Посетитель. – Сколько вам лет?
– Тридцать девять.
– Сравнительно немного. Можно все начать сначала.
– Уже пробовал. Что-то не слишком хорошо получилось… – он поморщился. Длинные фразы давались с трудом. Снова начинала болеть голова.
– Я вам помогу. Только вы должны умереть. Для всех.
– Для Анны?
– Да. Исчезнуть. Раствориться. Мир огромен. У вас будет все для новой жизни: документы, деньги, недвижимость… В любой точке света, куда ткнете пальцем на карте… С одним-единственным условием…