Единственная наследница - Модиньяни Ева (читать книги полные TXT) 📗
Мария посмотрела на Перфедию.
– Я уже расплатился, – кивнул пекарь успокоительно.
– Мы вам отдадим, – сказала Мария, покраснев.
– Ну о чем ты думаешь, – ласково прервала ее Бьянка.
– Сегодня ты мне, завтра я тебе, – сказал Немезио, обращая все в шутку. Теперь, когда опасность миновала, он снова повеселел.
– Всегда сегодня, – съязвила Мария, – и всегда тебе. Когда друзья вышли, она уложила ребенка в ивовую корзину и вернулась к прерванному разговору.
– Как только Джулио поправится, – сказала она, – я ухожу.
– Давай поговорим, когда он поправится, – поморщился Немезио. Он взял два куска угля, открыл кочергой железную дверцу печки и бросил их в ее раскаленное нутро. Мария подождала, пока муж закончит эту несложную операцию и, встав напротив него и глядя ему прямо в глаза, сказала:
– Я не собираюсь дискутировать по этому поводу с тобой. Я только сообщаю тебе, что я намерена сделать.
– А ребенок? – спросил он гневным тоном.
– Ребенок уедет со мной.
По улице с грохотом проехала повозка уборщика снега.
– А как ты думаешь прокормить его?
– Я буду работать.
Она раздельно сказала эти три слова, и Немезио прекрасно понял их смысл.
– Ты хочешь сказать, что я не в состоянии прокормить своего ребенка?
Мария усмехнулась.
– Разве ты не понимаешь, что сам ты большой ребенок? – Она говорила без обиды, без возмущения, как о чем-то, что невозможно исправить, что нужно принимать как есть.
– Поговорим завтра, хорошо? – Сила и решительность, которые так ярко проявлялись у него вовне, у Марии были внутри. И сейчас, когда он пытался не очень уверенно ей возражать, он видел, что в ее блестящих светло-карих глазах таилась бесповоротная решимость, та самая, которую он ощутил, когда, еще девушкой, она уехала с ним, несмотря на проклятия матери.
– Больше нам говорить не о чем, – заключила Мария, дотронувшись до его лица с синяками и ссадинами. – Одного сумасшедшего циркача в семье достаточно, тебе не кажется?
Было маловероятно, чтобы она передумала: последняя капля переполнила чашу.
– А пока ты будешь пропадать на работе, – спросил он, – с кем останется Джулио? – Они сидели по разные стороны стола, в центре которого горела керосиновая лампа.
– С моей матерью, – ответила Мария. – Она не хочет видеть тебя, но ребенка примет, как собственного сына.
– А если я по-настоящему устроюсь? – спросил он вызывающе.
– Сначала сделай это, а там видно будет. – Она смотрела на него грустным и трезвым взглядом матери, имеющей умного и способного сына, который, однако же, плохо учится и потому никак не может закончить школу.
– Но если я найду постоянное место? – настаивал он.
– Я по-прежнему твоя жена, – сказала она. – Ведь ты прекрасно знаешь, что я люблю тебя.
– И все будет как прежде? – Он улыбался, но ему хотелось плакать.
– Знаешь, Немезио, что-то сломалось у нас, – искренне сказала она, – и притворяться, что все так же, как раньше, было бы нечестно. Это не значит, однако, что нельзя восстановить прежнее равновесие. Но тут пусть решает судьба. – Она в последнее время много читала и стала лучше выражать свои мысли. Этим она была обязана Немезио.
– Договоримся, что пока ты возвращаешься в Милан к своей матери, а как только я найду постоянную работу, я приеду за тобой.
– Как только ты найдешь постоянную работу, – уточнила она, – мы вот так же сядем за стол и снова поговорим об этом.
Мария ожидала, что будет труднее убедить его, и у нее возникло подозрение, а не скрывается ли за этой разумной уступчивостью неосознанное желание освободиться от семьи. Они спали в одной постели, но уже много дней не занимались любовью, потому что Марии, удрученной заботами, было не до этого, да и Немезио возвращался по вечерам слишком поздно. К тому же она боялась нового зачатия, помня историю его матери, рожавшей год за годом подряд двадцать лет.
На другой день, гораздо больше, чем у ребенка, вспухло лицо у самого Немезио, и явно не от полученных в драке ударов.
– Но… что это с тобой? – поразилась Мария. Немезио схватился руками за голову и пошел к зеркалу.
– Я похож на Бенито Муссолини, – сказал он, выпятив грудь и жестикулируя точно так же, как этот диктатор во время своих речей в палаццо Венеция. – Смотри, какая мощная нижняя челюсть.
Это было так похоже и так смешно, что беспокойство на лице Марии сменилось улыбкой.
– Ты и в самом деле точно, как он, – согласилась она, разражаясь веселым смехом.
– Только господь бог может сломить неукротимую волю фашистов! – продекламировал Немезио, позируя перед зеркалом. – А люди и обстоятельства – никогда!
– У тебя тоже свинка, – сказала Мария, которая перед лицом такой смешной, но малоопасной болезни могла позволить себе пошутить. – Урсус, самый сильный человек в мире, сраженный коварной и страшной свинкой.
Ухаживая за мужем и сыном, она снова сделалась ласковой и заботливой, как всегда. Воспрянувший духом Немезио уже подумал было, что решение вернуться в Милан забыто ею. Но, как только врач объявил о том, что болезнь отступила, Мария без лишних слов собрала чемодан.
– Завтра я уезжаю, – заявила она. И уехала на другой день с ребенком.
– Когда я найду место, – спросил он, провожая ее на вокзале, – ты вернешься ко мне?
– Когда ты найдешь место, мы поговорим об этом, – решительно отрезала она.
– Ты не женщина, – покачал головой Немезио. – Ты командир жандармов Ломбардо-Венето.
Глава 4
В Милане дышалось иначе, здесь был другой ритм жизни, другая атмосфера. Убожество и нищета здесь меньше бросались в глаза, точно растворялись в более широком и свободном пространстве. Марии казалось, что ветер большого города каким-то образом выветрил тревогу из души. Автомобили, трамваи, широкие витрины, которые отражали ее стройную фигуру, ставшую более женственной от недавнего материнства, доставляли ей неизъяснимую радость. Встреча с матерью была короткой и сдержанной.
Вера испытывала чувство радости и нежности, вызванные возвращением дочери, но не выказывала их даже с ребенком, которого, однако, тут же взяла под свою опеку. Это была встреча дочери, неудачно вышедшей замуж, и матери, ожесточившейся от горечи, разочарований и одиночества. Вера не удержалась, конечно, чтобы не упрекнуть дочь за ошибки, которые та наделала, но Мария все это предвидела и снесла довольно легко.
Она шла по виа Орефичи к пьяцца Кордузио, свободная и легкая, как воздух, готовая улыбаться всем прохожим, всем землякам. Это был отпуск, о котором она и не мечтала. Она как будто вновь стала девушкой, которая никогда не знала своего циркача, не знала замужества; даже то, что у нее есть ребенок, которого она оставила в надежных руках матери, казалось сейчас пустяком.
На просторе пьяцца Кордузио она окинула взглядом великолепный ансамбль зданий, принадлежавших страховым и банковским компаниям, – этим своего рода храмам коммерции. На виа Данте полюбовалась башней Филарете над замком Сфорца и, выйдя из Кайроли, повернула направо к Форо Бонапарте.
Здесь она остановилась перед старинным особняком и позвонила в блестящий медный колокольчик, приделанный к косяку массивной двери из черного дерева. Медная дощечка с выгравированной на ней изящным курсивом фамилией «Лемонье» была такой блестящей, что в нее можно было смотреться, как в зеркало. Мария приблизилась, чтобы проверить, в порядке ли волосы, но от ее дыхания дощечка запотела, не позволив ей как следует рассмотреть себя.
Дверь открылась, и на пороге ее встретила молодая служанка в черном атласном платье, белом переднике, отороченном кружевом, и крахмальной наколке на голове. Опрятная, с живым взглядом, слегка вздернутым носиком и крепкого сложения, эта девушка была образцом настоящей служанки, какой и следовало быть во всем, до мелочей.
– Я бы хотела поговорить с синьорой Лемонье, – сказала Мария напористым тоном, сознавая, что ей нелегко будет добраться до хозяйки.
