Поскольку я живу (СИ) - Светлая et Jk (книги регистрация онлайн txt) 📗
И в этом тоже спорить смысла не было. Мирош слишком сильно устал для споров. Растер ладонью затекшие позвонки на шее, понимая, что еще немного – башка отвалится напрочь, и вдруг спросил:
- Вы были знакомы? Зачем вы все это взяли на себя? Вы же не посторонний, да?
- Помимо щедрого денежного вознаграждения сейчас, в прошлом Дмитрий Иванович очень выручил меня и мою семью.
- Могу я знать, каким образом?
- Вам не понравится.
- И все же.
Фридман хитровато улыбнулся из-под своих мохнатых бровей и подмигнул, что так нелепо смотрелось сейчас, в этих стенах и в этой ситуации:
- В девяносто пятом ваш отец помог нам драпануть из страны с некоторой частью общака развалившейся строительной компании, когда мне грозила расправа.
- Потрясающе, - нервно хохотнул Мирош, проникнувшись и трагизмом, и пафосом.
Лорка его, кажется, не узнал. Ну правильно, зачем узнавать предателей? Иван бросил его пять лет назад так же, как бросил всех. Для пса целая вечность. Он только ткнулся в руку Фридмана, когда они вошли в дом этого, как оказалось, чуть ли не друга молодости господина Мирошниченко. А потом ретировался в другую комнату, выглядя при этом так, будто бы сам в трауре. «Он с последней встречи с вашим отцом места себе не находит», - пояснил Семен Амосович. И невдомек ему было, что у Ивана этого времени с последней встречи – несравнимо больше. Ему себе где место теперь найти?
Впрочем, его и не спрашивали. Уложили на положенном – в комнате для гостей, попытавшись сперва накормить ужином, но совершенно безуспешно. Единственное, чего Мирош хотел сегодня и сейчас, – это спать. Хотя бы немного спать, потому что впереди очередной трудный день. Морг. Крематорий. Оформление документов для перелета.
А потом он будет дома. Потом будет море. Он обязательно увидит море, в котором вода такого же цвета, какой достался глазам двух самых дорогих в его жизни людей.
С тем и засыпал под мерное тиканье часов на полке. Кто, к черту, еще пользуется механическими часами с такими громкими стрелками? Каждый их шаг – будто бы отдирал мясо от кости в его висках. Кожу снимал с черепа. Ему и снилось, что он без кожи. Сплошная кровоточащая рана, касавшаяся ладони человека, который никак, никак, совсем никак не походил на его отца. Одна грудная клетка осталась – мощная, сильная, в которой самое теплое сердце на свете.
Под исход этой первой без отца ночи, когда Иван путал сны с воспоминаниями, блуждая в них пилигримом, в себя вернул его Лорка. Дверь скрипнула от того, что он вошел в комнату, но не это всполошило. А прогнувшаяся под массой собачьего тела кровать. И вот уже горячее и часто вздымающееся пушистое брюхо прижато к руке. Иван повернул к хаски голову в полумраке занимающегося дня и подумал, что все и всегда возвращается в исходную точку. Вот и Лорка к нему вернулся.
- Узнал все-таки? – прошептал он собаке. Но вместо ответа пес положил морду ему на плечо. Так они и лежали уже до утра, уткнувшись друг в друга.
А новый день навис над ними тяжелыми облаками над пальмами, глядящими в окна. Он обещал дождь, в этой жаре – наверное, благословенный. Когда Иван выполз из своей комнаты, Лорка отвел его на кухню – истинный пес-поводырь. В доме было светло и тихо. И только у плиты крутился парнишка старшего школьного возраста – лохматый и заспанный. Он походил скорее на внука Семена Амосовича, чем на сына. И глядел, несмотря на сон в глазах, с любопытством и, пожалуй, искренним интересом.
- Доброе утро! – поприветствовал его мальчик с чуть более сильным акцентом, чем у Фридмана-старшего. – Ты – Мирош! Я люблю твои песни!
Такой прием с утра пораньше в сложившихся обстоятельствах несколько обескураживал. Иван поздоровался в ответ, но малый, кажется, не особенно нуждался в приветствиях. Он занялся кормежкой – гостя, собаки, себя, без умолку треща, и, видимо, в этом заключались и его соболезнования, и сочувствие, и растерянность.
- У меня ваш первый альбом еще с детства. Можно сказать, вырос на нем. Каждый день в ушах. Другие тоже все есть, даже последний качнул, только еще ничего не выучил оттуда. Никогда не думал, что ты будешь у нас на кухне сидеть… это ж, блин… я даже не знаю…
- Хочешь автограф? – улыбнулся Иван, чувствуя себя древним, почти динозавром.
- А у меня есть, - смущенно ответил парень. – Я ездил на ваш концерт в Барселону три года назад с отцом. Вернее, мы там отдыхали, а на концерт попали, потому что вы приехали.
- Понравилось? – улыбка стерлась. Они с отцом ни на концерты, ни на футбол не ходили. Не пришлось, куда-то ушло все в песок на берегу Черного моря, как если бы и не было. Но ведь было же. Доверие, слепое обожание, щенячья преданность. И лет ему было столько, сколько этому мальчику. А ведь у каждого свой собственный груз недосказанного.
- Спрашиваешь! Круто! Даже папе понравилось!
Нравилась ли его музыка собственному папе, Ванька тоже так и не спросил у него. Жалко. Наверное, хотелось знать.
- Ну если не автограф – то чего тебе? Могу оригинальный диск прислать. Или билет на концерт, хочешь?
- Не! Я в августе еду в Киев. Подарок на совершеннолетие. И буду у тебя… Ты мне лучше привет передай.
- Ну, привет так привет. Как звать тебя?
- Ян. Но лучше скажи, что привет Тель-Авиву за вкусный кофе, - и перед Иваном на столе оказалась большая чашка с дымящимся ароматным напитком.
- Заметано, - кивнул Мирош.
Еда глоталась с трудом, а вот кофе пришелся неожиданно кстати. Выручил. Хоть как-то проснувшись, Иван позволил этому дню наступить. И, схватившись за телефон, занялся делами насущными. Пусть здесь все взял на себя господин Фридман, надо было подготовить остальное дома.
Звонок Игорю, начальнику отцовской охраны. Дмитрий Иванович вбил этот номер в его телефон в Торонто на всякий случай. Иван сохранил. Вот когда пригодилось. Но, как оказалось, дома тоже уже все были оповещены. Их должны встречать в одесском аэропорту, как только сообщат о рейсе прибытия. К похоронам шла подготовка. А Иван был лишним участником спектакля под названием «Уход Дмитрия Мирошниченко».
Не так много ему оставалось. Присутствовать на кремации.
И ничьей вины нет в том, что он сам так однажды захотел. В Торонто еще можно было все изменить, а сейчас и не деться никуда. Ни во что не вцепишься.
Потом явился Фридман, вручил ему сумку со словами: «Здесь личные вещи, можете их забрать». И Иван забрал, так и не рискнув влезть внутрь. Сил туда лезть у него не было. Видеть перед собой вещи, которых касалась рука, вот та, ледяная рука человека, которого он не узнал? Думать об этом он не мог.
Ближе к ночи, когда все было уже кончено, а билеты до Одессы забронированы, в очередной раз прорвался материн звонок. И если до этого он ее игнорировал, то сейчас предпочел принять вызов – еще не хватало, чтобы она явилась и устроила свой традиционный концерт, когда не следует.
- О-о-о-о, - протянула Мила в трубку, едва он ответил. – Ты сделал одолжение и решил со мной поговорить?
- Нет. Я хотел тебя попросить, - сухо сказал Иван.
- Попросить? – удивленно икнула мать.
- Да. По возможности не звони мне больше. Хотя бы ближайшие трое суток, пока не пройдут похороны.
- Что значит «пока не пройдут»?! Я потому и звоню! Я ничего не знаю… когда… где… как…
- Тебя там не будет, Мил. Он не хотел.
- К… как? – она поперхнулась собственным вопросом и громко всхлипнула: - Но я хочу попрощаться! Я больше не увижу его никогда. Ладно он – никогда меня не любил, не жалел. Всё делал мне назло. Но ты же должен понимать, каково мне. Ты же не такой, как он. Ты не можешь быть, как он!
Последнее она визгливо выкрикнула и разразилась рыданиями.
- Еще недавно ты утверждала, что я такой же, - медленно заговорил Иван, не слушая ее плача. Его собственный плач – где-то глубоко внутри – все еще не разразился, но ворочался неясной тяжестью. – Смотреть не на что, его кремировали.
В трубке повисла тишина, которую прервал потусторонний Милин голос:
