Одна крошечная ложь (ЛП) - Такер К. А. (полная версия книги txt) 📗
Не понимаю, как Эштон может так спокойно об этом говорить, а его сердце ровно биться, потому что я, несмотря на все свои старания не терять самообладание, при ярко запылавшем в мыслях образе маленького, не больше Эрика или Дерека, темноглазого мальчика, свернувшегося калачиком в кладовке, превратилась в ревущее безобразие. Преодолевая вставший в горле ком, я с трудом произношу:
— И ты молчал?
Ладонью Эштон стирает мои слезы.
— За пару месяцев до этого я случайно выпустил из дома нашего померанского шпица. Он выбежал на проезжую часть… Мама несколько недель плакала по этому псу. Отец сказал, что ей скажет, что я специально его выпустил, что я — избалованный маленький мальчик, который обижает животных. Я боялся, что она ему поверит… — Он пожимает плечами. — Какого черта я тогда знал? Мне было всего лишь шесть. — Повисает пауза. — Примерно за месяц до моего восьмилетия мама начала забывать даты, имена, записи на прием. Время от времени это и раньше происходило, но теперь все стало совсем плохо. — Его кадык дергается, когда Эштон сглатывает. — Через год ей поставили диагноз. В тот день… — Глубоко вздохнув носом, он теребит ремешок на запястье. Тот, что все еще болтается на запястье, все еще сковывает его. Его постоянное напоминание. — До этого он никогда не бил меня ремнем. Не думаю, что он понимал, как сильно бьет, пока не разорвал кожу. Он злился. Так злился на меня. Обвинял во всем. Говорил, что в случившемся с ней виновата беременность, что гормоны начали разрушать ее разум в день моего рождения. — Эштон рассеянно почесывает запястье в том месте, где скрыт шрам. — Он сказал, не говорить ей, что случилось, а то из-за стресса ей еще быстрее станет хуже. Так что, я соврал. Сказал, что поранился, когда катался на велике. А потом врал ей обо всем. О синяках на ребрах, когда он меня бил, рубцах, когда он снова взялся за ремень, шишке на лбу, когда как-то вечером он втолкнул меня в дверной проем. Я так привык врать, а мамино здоровье ухудшалось так быстро, что все его отношение ко мне стало…пустяком. Я к этому привык.
— Он перестал меня бить, когда мы определили маму в высококлассное исследовательское лечебное учреждение. Мне было четырнадцать. Тогда я все еще надеялся, что ей станет лучше, что лечение остановит или замедлит развитие болезни. Она все еще смеялась над моими шутками и пела ту песню на испанском…Она все еще была здесь, где-то здесь. Мне приходилось надеяться, что мы оттянем время, пока не найдут лекарство. — Эштон понурил голову. — В тот день мама впервые спросила, кто я. И когда он пристал ко мне в тот вечер… Я опрокинул его на спину. Я был крупным подростком. Сказал ему, пусть попробует ударить меня со всей силы. Мне было плевать. Но он не ударил. Больше он ко мне и пальцем не притронулся.
Смиренно вздохнув, Эштон поднимает глаза к моему лицу и пальцами стирает непрекращающийся поток слез с моих щек.
— Он придумал, как получше наказать меня за то, что дышу. Тогда я просто не понимал точно, что же будет. Он продал наш дом, и мы переехали на другой конец города затем лишь, чтобы оторвать меня от привычной жизни, заставить поменять школу и оставить своих друзей. Он мог бы отправить меня в закрытый пансионат и умыть руки, но не поступил так. Вместо этого, он начал диктовать, с кем мне разговаривать, с кем встречаться, каким видом спорта заниматься. — Фыркнув, Эштон бормочет: — Именно он потребовал, чтобы я присоединился к команде по гребле. В этом вся ирония, учитывая, что гребля — единственное, чем я заниматься люблю… Так или иначе, мне было пятнадцать, когда вечером он неожиданно заявился домой и увидел, как я со своей не получившей одобрения девушкой трах… — Взгляд его темных глаз перекидывается на мое лицо, когда у меня напрягается спина. — Прости…развлекался. Он назвал ее шлюхой и вышвырнул из дома. Я сорвался. Поднял его от пола, готов был все дерьмо из него выбить. — Эштон крепче стискивает меня и прижимает ближе к себе. — Тогда он и начал использовать маму против меня.
Я чувствую, что хмурюсь в смятении.
— Он швырялся цифрами: ценой содержания ее в дорогом учреждении, сколько это будет стоить, если она проживет еще десять лет. Сказал, что задумывается, есть ли смысл там ее содержать. Лучше ей не станет, зачем тогда тратить деньги впустую. — Эштон проводит языком по зубам. — Пустая трата денег. Вот чем стала для него любовь всей жизни. Он ни разу не навестил ее с тех пор, как туда поместил. С пальца давно исчезло обручальное кольцо.
— Мне не хотелось в это верить. Я не мог просто бросить ее. У меня была только она, и он об этом знал. Так что, он сделал принятие решения для меня очень простым: я мог либо жить дозволенной им жизнью, либо свои последние годы она проведет в какой-нибудь дыре, ожидая смерти. Он даже нашел газетные подборки с примерами ужасов из таких мест — запущенность, нападения…В тот день я осознал, насколько отец ненавидит меня за то, что я родился. И я понимал, что он сдержит свои угрозы.
Я выдыхаю. Вот, значит, чем он все это время угрожал Эштону.
Его мамой.
— Так что, я сдался. Много лет я молча принимал все требования. — Фыркнув, Эштон бормочет: — Что хуже всего? Я особо не мог жаловаться. Посмотри на мою жизнь! Я учусь в Принстоне, у меня есть деньги, машина, гарантированное место в одной из самых известных юридических фирм страны. Не то чтобы он меня мучает. Он просто… — Эштон тяжело вздыхает. — Он просто отобрал у меня свободу выбора в том, как мне жить.
— Ну, когда тебя заставляют на ком-то жениться, можно и возмутиться, — едко бормочу я.
Эштон опускает голову, а его голос становится резким.
— Этот день был худшим в моей жизни. Мне так жаль, что тебе пришлось через все это пройти. Прости, что не сказал тебе о помолвке.
— Посмотри на меня, — требую я и за подбородок поднимаю голову Эштона. Мне сейчас так хочется его поцеловать, но нельзя пересекать эту черту. Пока не узнаю наверняка… — Что случилось с Даной? Как сейчас все обстоит?
«Свадьба все еще в силе? То, что мы сейчас делаем, сидим тут вместе, — это неправильно?»
Мгновение он вглядывается в черты моего лица своими прекрасными карими глазами, а потом продолжает.
— Три года назад я оказался на устроенных фирмой соревнованиях по гольфу, играл там с отцом. Тогда и представился новый клиент и познакомил меня со своей дочерью. Она играла там с ним. Так мы с Даной встретились. Мне кажется, отец Даны сказал что-то вроде того, как рад был бы, если бы его дочь встречалась с таким парнем, как я… — Эштон напряг шею. — Отец увидел возможность. Отец Даны вверил фирме лишь часть своего бизнеса, а остальное представляли три других юридических агентства. Для фирмы сближение с отцом Даны стало бы огромной финансовой победой. Стоило бы десятков миллионов, а, может, и больше. Так что, мне было сказано влюбить в себя Дану. — Эштон перемещает руки и прижимает меня ближе к своей груди, пряча лицо у моей шеи. От этого мой пульс учащается. Но он продолжает говорить. — Блондинка, симпатичная и очень милая. Я никогда не испытывал к ней никаких настоящих чувств, но и жаловаться на такую девушку не мог. Плюс ко всему, большую часть года она жила на другом конце страны, училась там, так что не стесняла мой образ жизни. Пока не появилась ты. — Я сдерживаю порыв наклониться к нему. Сделать это так легко…небольшое движение, и мои губы прижмутся к его.
— Три недели назад отец позвонил и сказал мне сделать ей предложение. Мои отношения с Даной обеспечили ему значительную часть бизнеса ее отца. Он считал, что свадьба обеспечит оставшуюся. Я отказался. На следующий день мне позвонили из лечебницы с вопросом насчет предстоящего перевода моей матери в дом престарелых в Филадельфии. Я едва успел повесить трубку, когда получил электронное сообщение от отца, как минимум, с дюжиной статей о случаях пренебрежительного отношения в этом месте. Даже о случае сексуальных домогательств, который был снят с рассмотрения в суде по техническим причинам. Больной ублюдок выжидал и был ко всему готов. — Эштон смиренно вздыхает, и его грудь вздымается и опадает. — У меня не было выбора. Когда две недели назад, сразу после гонки, он дал мне кольцо, я сделал Дане предложение. Сказал, что она любовь всей моей жизни. Не мог рисковать и услышать от нее отказ. Я собирался убедить ее, что стоит оттянуть помолвку до окончания мной юридического. Мне нужно было продержаться, пока мама бы не умерла, а потом я смог бы с ней порвать.
