Хороший мальчик. Строптивая девочка (СИ) - Евстигнеева Алиса (бесплатные онлайн книги читаем полные .TXT) 📗
А ещё мне с каждым днём всё сложнее и сложнее становилось играть. От меня требовалось полное сосредоточение, а меня колбасить начинало, стоило мне сесть за инструмент. Вечные отлучки к Игнатьевым требовали от меня двойных усилий в часы репетиций, а у меня вообще перестала ладиться игра. Сидя у кровати Веры Григорьевны, и наблюдая за тем, как жизнь медленно покидает её тело, я задумалась о том, что музыка всё-таки не самое главное. В тот вечер, приехав домой, я обстригла свои волосы. Стояла в ванной и смотрела на себя в зеркало, а потом вдруг схватилась за ножницы и отрезала себе половину. Белые локоны падали на пол, а я стояла и рыдала, не понимая, что вообще со мной происходит.
Когда Олег увидел моё кривое и косое каре, мне показалось, что он меня убьёт. Столько отвращения и ненависти было на его лице. Даже показалось, что ударит, но я не боялась его, мне, вообще, как-то всё равно было. Но он сдержался, отведя меня на следующий день в элитную парикмахерскую, где меня привели в божеский вид. А вещи он мои потом выкинул. После чего, видимо для профилактики, чтоб неповадно было, начал каждый день пичкать меня своими наставлениями о том, что у меня проблемы со вкусом, и что без него я даже одеться нормально не могу. Он каждое утро выбирал для меня наряд, печально вздыхая о том, какая же я всё-таки непутёвая. В те дни я с тоской вспоминала маму, которая, несмотря на свои попытки распоряжаться моей жизнью, ни разу в жизни мне слова плохого не сказала. Она предпочитала любила хвалить меня. А вот от этой тоски мне становилось стыдно. Ведь получалось как, что я бросила родителей, обвинив их во всех смертных грехах, а когда стало плохо, заскулила, что хочу домой.
Если до этого я переживала, что не знаю кто я. Тот теперь у меня возникло стойкое ощущение, что известная мне Ника Слепцова подыхает где-то в муках внутри меня.
Апогеем всего стало приглашение меня на фестиваль в Нью-Йорк. Я не хотела ехать, как же я не хотела этого. Предчувствие, интуиция, не знаю… Но Олег стоял на своём, мы даже поругались. Но я всё равно сдалась, и мы полетели. И это было нашей фатальной ошибкой, потому что я была настолько не в форме, что ещё странно, что во время моего выступления меня не закидали помидорами. Я совершала ошибку за ошибкой, не попадая по клавишам и путая ноты. Позор. Международного размаха. Самое поганое, что с нами поехал кто-то из руководителей Першина, и получилось, что я не только сама облажалась, но и его подставила. Что там началось. Он орал на меня часа три, а я кусала свои губы, сдирая кожу на них в кровь.
А потом мы вернулись. Нас не было в Москве неделю, а по ощущениям казалось, что целую вечность. В дверях меня ждала записка, моё первое письмо — вдвое сложенный листок.
«Не смог дозвониться. Бабушка умерла в понедельник. Не выдержало сердце. Похороны в четверг. Сева».
На дворе была суббота. И я поняла, что пропустила всё. Что потеряла одного из самых близких людей и бросила в беде второго. Я было бросилась ехать к Севке, но Першин не пустил, затащив меня в квартиру. Орал что-то про то, что я и так уже допрыгалась и обделалась. Два дня я просидела взаперти, проклиная всё на свете, а в первую очередь себя.
В понедельник нас ждала академия и открытое занятие.
Олег всё утро крутился вокруг меня, упрашивая о том, чтобы я собралась.
— Ну, малыш, ну, пожалуйста. Я понимаю, что ты расстроена, но ведь мёртвых уже не вернёшь. А у тебя всё ещё есть я. И мне очень-очень нужна твоя помощь. Мы уж и так опозорились в Нью-Йорке. Надо теперь тебя как-то реабилитировать. А люди придут на тебя посмотреть.
Как я попала в аудиторию — не помню. Туман и всё. Вот я дома, а в следующее мгновение уже сижу за фортепьяно, пальцы на клавишах, вокруг люди. И Олег, шепчущий мне на ухо: «Малыш, играй». А я не могу. Просто не могу. Пальцы не слушаются, нот не помню. Но Першин не унимается. У него за спиной какая-то комиссия. Тоже чего-то ждут.
— Ника, играй, — требует от меня он.
— Девушка, начинайте, — вторит ему какой-то усатый мужик.
Меня вырвало. Буквально. Прямо на клавиши. От неожиданности все сделали шаг от меня, а я стояла, согнувшись в три погибели, и извергала из себя всё содержимое желудка. А потом молча развернулась и пошла, куда глаза глядят. Шла, шла, шла… Пока не оказалась возле Севкиного бара и уже там рухнула в обморок.
Стас смотрит на меня круглыми глазами, то ли испуганный, то ли шокированный. А я всё не могу остановиться, говоря и говоря.
Игнатьев забрал меня к себе. Просто сгрёб в кучу, запихал в потрёпанный автомобиль и отвёз к себе домой. Первые пару дней я и говорить-то не могла. Просто лежала на кровати и пялилась пустым взглядом в потолок. Потом дела пошли чуть веселее. Севка свозил меня на кладбище, и мы долго оба молчали над свежей могилой, думая каждый о своём. Я отчаянно молила о прощении у Веры Григорьевны, у Севки, у родителей. Только вслух об этом сказать не могла.
Олег приехал через неделю. Севы как раз дома не было.
— Поиграли и хватит, — наигранно улыбнулся он мне. — Поехали домой.
Я вцепилась в косяк, ногтями сдирая старую краску, и первый раз в жизни сказала своё чёткое:
— НЕТ.
Он злобно усмехнулся.
— Приползёшь ещё сама, — пообещал он, после чего развернулся и ушёл.
А я знала другое, что он обязательно придёт опять. И мне надо было как-то противостоять этому. Соскребла свои последние деньги и пошла красить волосы. Правда, цвет тогда был зелёный. Мне ужасно не шло. Была похожа на кикимору, но зато сразу стало как-то легче.
Я почти полгода прожила у Севы. Ну как прожила, скорее просуществовала. Денег у нас не было. Перед самой смертью бабушки, Сева умудрился вложить все свои накоплению в долю бара. А я опять ушла от Олега ни с чем. Видимо мне повезло, что Рыжий никогда не обладал особой мышечной массой, и его джинсы ещё как-то сидели на моей тощей заднице. Я ходила, утопая в его футболках и толстовках, но для меня это была самая прекрасная одежда в мире.
Он устроил меня на работу в бар, я там первоначально полы мыла. Стала потихоньку оживать. Меня ведь там никто не знал, значит, ничего и не ждали. А Севка меня по привычке при всех Верой звал. Я и решила, что так тому и быть. Для меня Ника сдохла ровно в тот момент, когда Олег шептал мне своё: «Ника, играй». Вышла из меня вмести со всеми рвотными массами, не оставив не единого следа от себя. Я бросила Гнесинку, просто пришла за документами, спустя три месяца после того злополучного прослушивания. Со мной не спорили, отдали документы и отпустили на все четыре стороны.
К лету я окрепла настолько, что решилась на то, что пора съезжать от Севы. Он был против. А я больше не могла хоть от кого-нибудь зависеть. Мне противно было от себя, от всей своей прошлой жизни. Да и Олег заезжал пару раз, видимо проверяя, не сдохла ли я ещё там без него.
ВУЗ выбирала методом научного тыка, в итоге попала туда куда попала. Поступать оказалось на удивление легко, я даже не ожидала от себя, что мои мозги окажутся способны хоть на что-то. На тот момент я была уже прописана у Севки в области, поэтому общагу мне дали сразу.
Перед самым заселением объявились родители. Звали к себе. Но я опять засопротивлялась, мама обиделась. И, скорее всего, окончательно.
— Ника, я жду тебя тогда, когда ты уже наконец-то определишься со своими желаниями.
А я, видимо, до сих пор не определилась.
Отец оказался настойчивей, он иногда приезжает ко мне, поговорить. Правда, говорить нам до сих пор толком не о чем.
-Ну а дальше ты знаешь. Освоила работу бармена, поселилась к Кроле под бок, начала ходить на пары, сменила цвет волос. Больно уж дико на мне зелёный смотрелся, самой страшно было, особенно по ночам.
