Азарт среднего возраста - Берсенева Анна (книги хорошего качества TXT) 📗
– А еще какие есть? – поспешно спросила Варя.
Александр понял: ей не хочется, чтобы он вспоминал ту тоску.
– Еще есть сирокко, – сказал он. – Из Сахары дует. Мне на Канары часто приходится ездить, потому что у меня же корабли – рыболовецкий флот. А на Канарах у них атлантическая база. И мне всегда нравилось, когда там сирокко начинался. Хотя нравиться, конечно, нечему: песчаная пыль в горло лезет. Не очень-то приятно. Но как представишь: ветер из Сахары… – Он улыбнулся. – Ну, и другие разные есть ветра. В каждом своя странность.
Никогда и никому он не рассказывал об этом. Не было на всем белом свете ни одного человека, которому интересно было слушать, что он думает про ветра, что чувствует, когда они дуют. Ни одного. Только эта женщина, которой он каким-то непонятным образом умудрился не знать целую свою жизнь и без которой теперь своей жизни не мыслил.
– Ну-ну, рассказывай про фарфор, – сказал Александр. – Извини, перебил тебя.
– Нет уж! – засмеялась Варя. – Теперь ты рассказывай. Про ветра. Про корабли.
Но он все-таки заставил ее рассказать про фарфор. Очень просто заставил: стал целовать и просить, она и рассказала. Правда, рассказывала Варя обрывисто и как-то не слишком внимательно, потому что поцелуи увлекали ее больше, чем фарфоровые истории. Но все-таки, перескакивая с одного на другое, сообщила, что в фарфоре много неочевидностей, и это кажется ей самым прекрасным в нем; что он должен быть очень традиционным и одновременно очень модным; что во времена перемен он начинает мгновенно и агрессивно менять хозяев… Она так и сказала, «мгновенно и агрессивно», и Александр сразу представил, как это происходит. Ему понравилось, что с этими своими неуловимыми интонациями, с таким же неуловимым, меняющимся лицом она находит такие точные, даже жесткие слова.
Она вообще была очень разная. И совсем не такая, какой должна была бы показаться постороннему уму. В ней не было неопределенности, но была та обнаженная ясность, которая не желает быть однозначностью именно и только потому, что она – ясность.
И еще она менялась каждую минуту, и без всякой связи с внешним миром, просто сама из себя, и поэтому на нее можно было смотреть бесконечно, угадывая: какая она будет вот сейчас? а теперь?
Нет, не поэтому хотелось ему на нее смотреть! Не ради того, чтобы получить от нее какие-нибудь впечатления, даже очень сильные. Ему ничего не хотелось от нее получить… Александр удивился, когда это понял: что Варя такая женщина, от которой ничего не хочется получить, а которой все хочется только отдать. Или дело здесь было не в ней, не в том, какая она, а только в нем самом?.. Что-то совсем новое произошло с ним, когда он ее встретил!
– Ты почему смеешься? – заметила Варя. – Не надо мне было про все это рассказывать! Мужчине это точно неинтересно. Разве что фарфоровому мастеру.
– Ну, я, конечно, не фарфоровый мастер, – сказал Александр. – Но у тебя один секрет такой есть…
– Какой? – заинтересовалась Варя.
– Ты говоришь о далеких от меня вещах, и я, правду сказать, половину мимо ушей пропускаю. А потом они всплывают, эти вещи. В сознании у меня всплывают. И покоя не дают, и я себя тогда ругаю, что невнимательно тебя слушал. Вот как стихи те – ты сказала, они про Александров, помнишь? – Варя кивнула. – «Заветный звук на долгий срок…» Ну что мне до них? А засели в мозгу, как гвоздь. И овцы, которые у Джотто на настоящих не похожи. И с фарфором твоим так же будет, точно: буду думать и думать, а почему, поди объясни. Я же про него раньше и не думал никогда. Ну, есть дома чашка фарфоровая, старинная. И ту у нас никогда не любили.
– Почему? – удивилась Варя.
– А ее когда-то отцу его первая жена подарила. Сама ушла от него, до войны еще, а чашку вроде как на память оставила. Вера этим возмущается страшно. Она красивых жестов терпеть не может. Говорит: хотела та уходить – пусть бы и уходила, а сердце отцу рвать незачем было. Но я про эту чашечку и минуты лишней никогда ведь не думал. – Александр улыбнулся. – Да и очень даже хорошо, что та жена от отца ушла. Иначе он на маме не женился бы.
– И тебя бы не было!
В Варином голосе прозвучал такой испуг и так сжала она его руку, что Александр уже не улыбнулся, а расхохотался.
– Да, наверное, было бы другое сочетание молекул.
– Не надо другого, – серьезно покачала головой Варя. И вдруг, помолчав, сказала: – Олег в самом деле не муж мне давно. Я от него год как ушла.
Александр поморщился.
– Зачем ты мне это говоришь?
– Но я должна же тебе сказать! Я не хочу, чтобы ты думал…
– Я ничего не думаю, Варя, – перебил он. – И ничего ты мне не должна. – И, заметив, как переменилось ее лицо – даже румянец исчез, хотя огонь в открытой печке полыхал все жарче, – Александр притянул ее к себе и сказал: – Ну не горюй, милая, не печалься!
Варя тихо засмеялась.
– По-варзужски ты сказал.
– Так ведь много лет там прожил. А ты на меня не обижайся. Я же не вру: мне эти подробности в самом деле… Неважны они мне, Варя. Для меня все так неожиданно, что сейчас у нас происходит, что, честное слово, не до твоего мужа, бывший он тебе или нет.
– Он мне бывший, – твердо сказала Варя. – Но я от него недавно сделала аборт. И я должна тебе это сказать.
Александр всмотрелся в ее лицо – оно дышало отчаянным волнением. Наверное, то, что она ему сообщила, казалось ей таким тяжким преступлением, которое может развести их навек. Так странно оно ему было, это ее волнение! Он не мог представить себе события, которое развело бы их навек.
– Варя, – сказал он, – брось об этом думать. Тысячи женщин, или сколько там, миллионы его не сделали и не стали от этого ни лучше, ни хуже. Почему-то же ты так решила, вот и доверяй своему решению.
– Решила!.. – с горечью проговорила она. – Потому что он сюда приехал, вот так же, как вчера, и… Что мне, рожать было после этого?
– Что ж ты дверь не запираешь? – сердито бросил Александр. – Как блаженная, ей-богу!
– Не в этом дело. – Она заговорила быстро, лихорадочно. – Я за него по малодушию вышла, а этого нельзя. Конечно, мне в Москве было одиноко. Да мне и везде было одиноко – характер такой, и обстоятельства так сложились. Мать меня случайно родила. Говорит, из Сочи вернулась, думала, от перемены климата женские проблемы, а оказалось, беременная. Отчество записала по своему отцу. Она его тоже, правда, не видела никогда, но он хоть на войне погиб. Он саам был.
– То-то я смотрю, в глазах у тебя что-то лопарское, – оживился Александр. – Форма только, так-то у них глаза детские, сама же знаешь.
Это было единственное, что его заинтересовало в Варином взволнованном рассказе об отношениях с бывшим мужем. Александр давно уже понял, что в жизни женщин есть множество глупых мелких историй, которые кажутся им глобальными. В жизни мужчин глупых историй могло быть и побольше, но мелкие встречались реже.
Ему скучно было слушать истории, сплошь состоящие из неважных мелочей. Но он понимал, что останавливать Варю сейчас нельзя.
– Так что матери я была безразлична, – продолжала она. – Бабушка тоже в своем мире жила. Как схимница. И тем более на меня внимания не обращала. Вот такая я в Москву и приехала – никакая, в общем. А тут Олег. Он к нам в мастерскую пришел парадный сервиз заказывать. Он в налоговом министерстве тогда работал, и у министра юбилей был, что ли. И заметил меня, и захотел – я сама не понимаю, почему, у него же в женщинах недостатка не было. И через месяц я за него вышла замуж. От малодушия.
Она говорила сбивчиво, захлебывалась словами, плечи ее вздрагивали. Александр понял, что толку Варе от этого рассказа нет: не приносит он ей облегчения. А ему он тем более был не нужен.
– Все, – сказал он, поднимаясь с березового полена, на котором сидел рядом с печкой. – Вытопилась наша баня, через полчаса можно идти. – И, погладив Варю по голове, как маленькую, повторил: – Брось об этом думать.
