Как нарисовать мечту? - Ярцева Евгения Сергеевна (чтение книг txt) 📗
Его манера здороваться и прощаться тоже отличалась от общепринятой: сперва что-нибудь вякнуть и только потом бросить «привет», а вымолвив «пока», задать незначащий вопрос и, не дожидаясь ответа, отправиться своей дорогой. Если с ним заговаривали девчонки, вид у него делался как у героя из песни группы «Кино»: «Эй, прохожий, проходи, эх, пока не получил!» А когда он в своем пиратском шарфе шагал по темной улице, косясь одним глазом из-под волос, закрывавших пол-лица, прохожие и впрямь старалась пошустрей пройти мимо, будто опасались услышать: «Кошелек или жизнь!»
Так что Саня был не в счет… А завязать хоть самую маленькую дружбу с кем-нибудь из парней никак не получалось. Алена безнадежно отстала от одноклассниц, которые хвастались, что с кем-то встречаются или, наоборот, с кем-то расстались – обычно ради того, чтобы начать встречаться с кем-нибудь новым. Да если бы и нашелся в мире парень, который хотя бы раз пригласил Алену на свидание, – кто сказал, что ей удалось бы попасть на это свидание? Когда по вечерам она делала с Егором уроки и выслушивала его россказни про монстров, жизнь представлялась ей одним большим невезеньем. Угораздило же ее родиться Аленой Соловьевой, а не Джулией Робертс или Анжелиной Джоли. Или еще какой-нибудь знаменитостью, чья жизнь состоит сплошь из славы, ярких событий и захватывающих встреч. Правда, из биографий голливудских звезд следовало, что и они порой чувствовали себя несчастными, да и невезенья, бывало, преследовали их буквально по пятам. Но Голливуд был далеко, а одноклассницы близко; сравнивая себя с ними, Алена приходила к выводу, что ей не повезло больше всех.
Им-то хорошо. И не только потому, что они все время с кем-нибудь встречаются или расстаются. У них и в помине нет младших братьев, что висели бы жерновами на их шеях. Только у Лили недавно появились сестры-близняшки. Зато семья у них богатенькая: каждый день приходит няня и нянчится с близняшками от зари до зари, а домработница два раза в неделю моет-убирает в квартире. И у Вики есть брат, но старший – тот самый спортсмен-блондин с американской улыбкой. Вике с братом повезло, тут и говорить нечего. А у Оксанки – вообще никого. Так что ей совсем повезло. Еще и потому, что она шикарная девчонка. Звезда класса, никак не меньше. Такая стройная, что зависть берет. Волосы до середины спины и струятся, точно золотой водопад, лицо как из журнала, где печатают фотографии самых что ни на есть раскрасавиц. И что бы она на себя ни надела – все ей обалденно идет. Всегда выглядит классно, будто пришла на первый урок не из дома, а прямиком от Пьера Кардена. Такой мечтала быть и Алена: выше среднего роста, стройной, с гладкими золотыми волосами. Но на деле, как она сама считала, смахивала на Оксанку не больше, чем тюлень на лебедя. Алена старалась есть как можно меньше, особенно по вечерам, так что частенько не могла заснуть от голода. И все равно казалась себе толстой, короткошеей и большеголовой – вылитый Винни-Пух. А если приплюсовать к мешковатой фигуре карликовый рост… Поистине душераздирающее зрелище, как говорил ослик Иа. Собственные волосы Алене тоже не нравились. Природа одарила ее волосами скучнейшего серо-коричневого (почему-то его называют «темно-русым») цвета, под стать тому, что предпочитала мама, покупая Алене одежду. Вдобавок они курчавились, точно у барана. И подрезать их, чтобы оканчивались безупречно ровной линией, как у Оксанки, не получалось.
Но главное, конечно, лицо. Круглое, как у матрешки. Не раз Алене доводилось слышать, как про нее с Егором говорят: «Одно лицо!» По сути, лицо это было папиным: и Алена и Егор были похожи на папу, как клоны. Хотя Алена любила папу, наверное, больше всех на свете, это сходство она кляла. Особенно ненавидела собственный нос – немного вздернутый, он казался ей похожим на башмак, – и злилась на свои чересчур широкие брови. Чтобы сделать их чуточку уже, Алена однажды вооружилась пинцетом и мужественно принялась их выщипывать. Но мужества хватило меньше чем на половину одной брови, очень уж было больно. Мама, заметив пострадавшую бровь, фыркнула: «Зачем ты себя изуродовала?» Как будто урода можно еще и изуродовать! Что и говорить, с такой внешностью глупо надеяться на яркую и интересную жизнь. И лавров Джулии Робертс или Анжелины Джоли тебе не видать. Лучшая роль, на которую ты вправе рассчитывать, – изображать Винни-Пуха, зазывая посетителей на ярмарку меда. Или записаться в сестры милосердия, стать кем-то вроде матери Терезы и прославиться добрыми делами. Обе эти перспективы Алену ничуть не прельщали.
О неудачной внешности и жернове на шее Алене удавалось забыть лишь в те моменты, когда она рисовала.
После того как ей дали от ворот поворот в школе с художественным уклоном, Алена выдворила рисование из своей жизни и захлопнула за ним дверь. Но спустя год-другой оно исподволь вернулось – само, без спросу, – будто просочилось в форточку, которую Алена приоткрывала по ночам. Желание рисовать неумолимо прибывало, как прибывает на морской берег вода в час прилива. Алена пристрастилась рисовать тушью: пальцы тянулись к перу, перо – к бумаге, точь-в-точь как писал Пушкин в одном стихотворении. Она бегло зарисовывала все, что попадалось на глаза, будь то цветочный горшок на подоконнике, синица на ветке за окном, метлы и лопаты, которые дворник на минутку оставил во дворе у ограды. А стоило ей увидеть необычный закат над крышами или желтоватую, в бурых пятнышках, антоновку на кухонном столе, как руки неудержимо тянулись к краскам. Даже услыхав с улицы сердитый окрик, Алена немедленно принималась писать портрет крикнувшей тетеньки – такой, какой она себе ее представила. Больше всего ей нравилось рисовать человеческие фигуры. Знаменитые художники, наверное, платили своим моделям немалые деньги; что касается Алены – модели позировали ей совершенно бесплатно и даже не подозревали о своей причастности к изобразительному искусству. В качестве моделей Алена избрала пассажиров метро: детей и взрослых, пенсионеров и студентов, приезжих с баулами и попрошаек, проходивших по вагону из конца в конец с просьбой подать «кто сколько может» на операцию какому-нибудь тяжелобольному. И так наловчилась, что за полминуты набрасывала в блокноте силуэт сидящего или стоящего пассажира, в наушниках, с айпадом или телефоном в руках, с газетой или букридером – их все чаще читали в метро вместо бумажных книг.
А вскоре начала ходить в художественную студию.
Об этой студии Алена услышала от девчонки из параллельного класса. Та ходила на рисование из-под палки: родители требовали, чтобы она «развивалась», и записывали ее во всевозможные кружки, от макраме и оригами до французского языка и настольного тенниса. Она красочно расписала Алене, как ее достало мотаться в «художку». Заодно поведала, что на занятиях ничему не научилась, в студии духота, а училка – несусветная зануда. Словом, не рисование, а тоска зеленющая. Несмотря на эту отпугивающую рекламу, Алена захотела на собственном опыте узнать, как проходят занятия в «художке» и вправду ли они такие неимоверно скучные.
Само собой, студия была платной.
– Блажь! – сказала мама.
И разразилась длинным монологом. Суть его сводилась примерно к следующему. Никто не мешает человеку, раз уж ему приспичило, рисовать у себя дома. Но швырять деньги на ветер ради того, чтобы делать это в студии, да еще и тратиться на проезд в метро, который без конца дорожает, – на такое способны только люди с изощренной формой психического расстройства. А здравомыслящему человечеству за версту видать, что художественные студии – сплошное надувательство. Расплодились как грибы после дождя. Даже у метро дежурят подозрительные типы с рекламными листовками. И высматривают тех самых людей с психическими расстройствами, которые готовы швырять деньги на ветер и ничего не смыслят в жизни. Зато типы, которые подкарауливают психов, соображают как нельзя лучше. И тут же суют им свои листовки, на которых написано: «Научим рисовать».
– Думаете, их кто-нибудь чему-нибудь научит? – мама рассмеялась зловещим смехом. – Как бы не так, у них всего-навсего выманят правдами и неправдами как можно больше денег. А самые простодушные психи, что верят всем листовкам без разбора, рискуют разориться дотла и на этой почве окончательно лишиться рассудка.
