Как нарисовать мечту? - Ярцева Евгения Сергеевна (чтение книг txt) 📗
Папа безмятежно возразил:
– Ирина, ты, как бы сказать… немного преувеличиваешь. Ты обо всем судишь со своей колокольни. Дочь уже не маленькая. Ей надо попробовать одно, другое, третье… На это не грех деньги потратить.
Мама сердито грохнула в раковину кастрюлю.
– Речи не может быть!
И с гордо поднятой головой ушла из кухни.
Прежде чем направиться, как обычно, следом за мамой, папа сказал Алене:
– Давай, дочь, ходи на свое рисование. Пообщаешься, на людей посмотришь, себя покажешь. Двух тысяч в месяц хватит?
И пообещал Алене каждый месяц выдавать две тысячи на художественную студию.
Не откладывая де?ла в долгий ящик, Алена на другой же день отыскала в школе девчонку из параллельного класса и расспросила, где эта студия, по каким дням занятия, сколько они стоят и как на них записаться.
– Не нужно никуда записываться, – сказала та. – Приходишь к училке и говоришь, что хочешь заниматься. Это между «Кропоткинский» и «Парком культуры». – Она назвала адрес. – Стоит шесть тысяч в месяц. Занятия три раза в неделю: вторник, пятница и суббота. С полчетвертого до полшестого или с полшестого до полвосьмого.
– И обязательно ходить три раза? – испугалась Алена.
– Не-а, не обязательно. Можешь приходить дважды в неделю.
– А если я могу только раз в неделю? За две тысячи в месяц?
– Как хочешь. Некоторые так и делают. Например, я. Предки думают, что я туда три дня в неделю езжу. А я там бываю только по пятницам, отдаю за месяц две штуки, а остальные четыре себе оставляю!
Трехразовое посещение Алене не светило отнюдь не из-за денег – папа, скорей всего, не отказался бы выдавать ей и шесть тысяч в месяц. Но мама, переубежденная папой, согласилась всего на один день – вторник. И пообещала выторговать у своего пожарного руководства такой график, при котором вторник для нее всегда будет свободным. А значит, свободной будет и Алена.
Дождавшись вторника, Алена отправилась знакомиться с «училкой».
Дом, где проходили занятия, стоял во дворах известной московской улицы неподалеку от Бульварного кольца – иными словами, в историческом центре, который на глазах менял облик, превращаясь из «исторического» в просто центр. Фундаментальный, массивный, но сильно обветшавший снаружи, дом был обречен, как и его соседи, такие же внушительные здания начала прошлого века. Близилось время, когда все они неминуемо должны были исчезнуть с лица земли. По слухам, какой-то инвестор уже купил дом, в котором была студия, чтобы его сломать. И возвести на его месте новомодные корпуса из стекла и бетона, где будут продаваться квартиры по заоблачным ценам или сдаваться рекордно дорогие офисные помещения.
Жильцов из дома выселили года два тому назад. Он считался необитаемым, однако несколько комнат на первом этаже до сих пор служили офисами: их контрабандой арендовали туристические агентства, фармацевтическая фирма и небольшая типография. Остается загадкой, каким образом подпольным арендаторам удалось задержаться в доме, ведь власти давным-давно запретили находиться в нем кому бы то ни было. Однако, по-видимому, существовали и другие власти, которые через голову первых сдавали помещения в домах, обреченных на слом.
Самым подпольным арендатором была учительница рисования, так как ее студия располагалась в полуподвале. Подходя к дому, она всякий раз пила валерьянку, прежде чем бросить на него взгляд. Потому что до ужаса боялась, что за ночь его обтянули зеленой сеткой, а вход в полуподвал крест-накрест заколотили досками. Но у инвестора то ли поменялись планы, то ли закончились деньги, и дом завис в шаге от небытия, как тяжелобольной в коме: «скорее мертв, чем жив» или «скорее жив, чем мертв», как говорили про Буратино доктор Сова и фельдшерица Жаба. Не меньше, чем зеленой сетки и заколоченного входа, учительница страшилась «шпионов из Госкомимущества» или какой-нибудь другой организации, призванной следить, чтобы дом, который считается необитаемым, был таковым на самом деле и чтобы ничья нога – ни бомжа, ни подпольного арендатора – не ступила в его пределы. Выходя после занятий из своего полуподвала на свет божий, она опять-таки пила валерьянку, особенно если возле дома кто-нибудь ошивался. Она подозревала, что это один из «шпионов», и по дороге к метро все время оглядывалась, проверяя, нет ли за ней хвоста.
Звали ее Виктория Викторовна. Ее близко посаженные зеленовато-карие глаза, круглые и навыкате, с тяжелыми сонными веками, слегка косили, из-за чего взгляд казался неподвижным и чересчур пристальным. Нижняя часть лица была несоразмерно большой, точно она держала во рту увесистый камень. Она и вся была какой-то несоразмерной: баскетбольного роста, с крупными руками и длинными узловатыми пальцами. Можно подумать, природа намеревалась создать ее мужчиной, но в последний момент передумала и перекрестила в слабый пол, оставив по-мужски рослой и широкоплечей. Она ходила метровыми шагами и разговаривала низким голосом. Даже взрослые ученики (в студии занимались не только школьники, но и студенты) рядом с ней выглядели детьми. Она своей рукой поправляла картины и школьников, и студентов, благодаря чему все работы приобретали единый стиль.
Глядя на нее, Алена вспоминала рассказ Герберта Уэллса «Новейший ускоритель», который так любил перечитывать папа. В рассказе некий профессор химии мечтал изобрести тонизирующий препарат, что «помогал бы апатичным людям поспевать за нашим беспокойным веком» и увеличивал бы темп, в котором человек действует и мыслит, в несколько раз. Но профессор малость перехимичил – от его препарата организм начинал работать в сотни или даже тысячи раз быстрее. Отведав профессорского зелья, герои рассказа за долю секунды прожили не менее получаса, а мир вокруг них как будто остановился. Сам же профессор, окрыленный успехом, останавливаться не собирался и надумал в противовес «Ускорителю» изобрести «Замедлитель». Тот, кто отхлебнул бы «Замедлителя», прожил бы за час всего секунду, а мир вокруг него понесся бы с такой безумной скоростью, что у бедолаги зарябило бы в глазах.
На такую-то жертву «Замедлителя» и походила Виктория Викторовна. Изъяснялась она неторопливо, «с чувством, с толком, с расстановкой», добросовестно проговаривая безударные слоги. Особенно это было заметно, когда она знакомилась с новым учеником. «Ви-кэ-то-ри-я-Ви-кэ-тэ-рэв-на», – произносила она, как логопедическое упражнение, неспешно перекатывая во рту букву «р». Ведя с кем-нибудь диалог, она медлительно моргала своими тяжелыми веками, и собеседник боялся, что она того и гляди задремлет, не закончив фразу. Мимика ее ограничивалась вынужденными движениями губ и челюстей, без которых не вымолвишь ни слова, если, конечно, ты не чревовещатель. А жестикуляция отсутствовала напрочь. Разговаривая, она держала руки по швам или скрещенными на груди. Итальянцы, которые во время беседы размахивают руками, как глухонемые, наверняка представлялись ей загадочными созданиями, вроде инопланетян. Одинаковым тоном она вычитывала за опоздание одного и хвалила за удачную работу другого. И никогда не выражала ни радости, ни огорчения, ни недовольства, точно все ее эмоции были на ручнике. Даже тот, кто примчался на занятия в мыле или просто был на взводе, волей-неволей прекращал тараторить и суетиться, минут пять подышав здешним воздухом, в котором, казалось, витали пары «Замедлителя».
Невозможно было представить себе Викторию Викторовну на кухне среди кастрюль, гуляющей во дворе с собакой или ведущей ребенка в поликлинику. Никто и не знал, есть ли у нее собака, ребенок и кухня с кастрюлями. Она будто бы появилась на свет как неотъемлемый атрибут художественной студии – вместе со стенами, на которых висели работы учеников, с композициями для натюрмортов, деревянными мольбертами, испещренными по периметру разноцветными мазками, и столами, уставленными банками с кистями, – и, чудилось, останется здесь навсегда. Пройдут годы и десятилетия, всюду, куда ни глянь, вырастут новоделы из стекла и бетона, люди станут иначе жить, одеваться и разговаривать, сменится несколько поколений, в мире закончится нефть, машины начнут летать по воздуху… Лишь старого дома, где приютилась студия, не коснутся перемены. И Виктория Викторовна по-прежнему будет поправлять собственной рукой ученические картины, придавая им общий стиль.
