Серебряный город мечты (СИ) - Рауэр Регина (читать полностью книгу без регистрации txt, fb2) 📗
Резкие.
И прыгающие, когда волнение хлёстко било по нервам, по тонким пальцам, что дрожали, но слова, сплетая злосчастные буквы, всё одно выводили. Рассказывали о важном, но мне непонятном, ибо и во сне прочитать, сколько не силюсь, я не могу.
Я только гуляю между буквами.
Старыми страницами, что чернеть, медленно тлея, вдруг начинают, превращаются в пепел. Он же летит. Опускается серыми хлопьями на щербатую брусчатку огромной площади, что каменными стенами окружена.
Темна.
Полыхает лишь в самом центре костёр, и пепел, по которому я иду босиком, как раз от него. Он подхватывается вместе с ярко-огненными искрами пронизывающим ветром, разносится по площади и узким улицам.
Оседает на волосах, что длинны и неподобающе распущены.
Что не мои, а… Альжбеты.
Она ступает босыми и грязными ногами, бредет, спотыкаясь и гремя тяжелыми кандалами, по мёрзлым и неровным булыжникам, что кровью от ран мараются. Впрочем, это не замечается, и смотрит она-я на застывшего возле огня праведного человека.
Чёрного человека.
Он ждет её.
И плащ в редкий раз лица не скрывает, только во тьме безлунной ночи рассмотреть его не удается. Сливаются черты, видится лишь улыбка, что ангела смерти достойна. Она пугает до неизведанной, высшей, степени, и страшную тишину её-мой крик разрывает.
Вырывает из сна, и просыпаюсь я враз.
В своей комнате.
Что ослепительным и жарким светом залита. Кружится безмятежно невесомая пыль в лучах того солнца, что бывает только ранним утром, в тот рассветный час, когда Ра, победив Апопа, своё путешествие по небосводу начинает.
Поднимается огненный шар над горизонтом.
А я, прикрывая рукой глаза, сажусь в кровати, выпутываюсь из одеяла, щурюсь. Думаю потерянно, что утро уже, наступило вот внезапно и ярко.
И спальня, в которую вчера я не поднималась.
Не ложилась спать.
Я… я сидела внизу, на кухне, коя вместо кабинета нами незаметно использоваться стала. Мы стащили туда книги и словари по латыни, старонемецкому и чешскому, пробовали перевести и так, и сяк. Искали похожие закорючки в уже прочитанных записях, чтобы сличить, понять, какой буквой очередная завитушка быть может.
И отдельно понятые на бумагу мы переносили, восстанавливали слова.
Угадывали.
Предполагали, но, должно быть, неправильно полагали, поскольку выходила… нелепица. И бессчётный тетрадный лист, читая полученную в который раз ерунду, я вчера привычно скомкала, высказала потолку и Айту, что о записях Альжбеты я думаю.
Начала сначала.
Вот только… всё равно получалась бессмыслица.
Набор букв.
Или пара слов, что отыскивались то в одном словаре, то в другом.
Лыко-мочало, начинай сначала, как с досадой говорил Дим. И когда он пробормотал это в первый раз, я не поняла. Повернулась, фыркая и морща от смешной фразы нос, к нему. Выслушала, что это значит, и общий смысл я, пожалуй, уловила, запомнила, чтобы самой русскую поговорку по-русски же старательно выговорить.
Повторить под его смех и исправления ещё.
И обидевшись, чешскую скороговорку про перепелов и крыши я ему в ответ выдала, показала язык, что повторить подобное он не сможет никогда. И за выбившуюся из хвоста прядь волос у лица он меня дёрнул, когда произнести всё же смог.
Рассмеялся.
До тонких лучей морщин у карих глаз, и… и лучше думать об этом, чем о сне, от которого и наяву меня всё ещё знобит, не выходит согреться несмотря на палящее уже по-летнему солнце. Видится перед глазами костёр и жуткая улыбка, но… прочь. Нет больше пепла, ледяного холода и чёрного человека.
Они мне только приснились, были ненастоящими.
Игрой подсознания.
Я слишком много раз за последние дни перечитывала записи последней хозяйки Перштейнца, её кошмары, которые описывала она красочно, вот и…
— Впечатлилась, — я проговариваю вслух.
Ерошу, прогоняя остатки сна, волосы, и ноги к животу подтягиваю, кладу на колено подбородок, чтобы дыхание перевести, успокоиться окончательно. Прислушаться к тишине дома, которая… обманчивая, потому что внизу, пусть и неразборчиво, разговаривают.
Говорит.
Дим.
Который, пока я спала, из бара вернулся, нашёл меня. И в спальню он меня унёс, уложил, расправив кровать, и носки — вязаные, разноцветные, с оленями, что пани Магдой были подаренные — Дим с меня стащил.
Дурак.
Ему же сказали, что руку беречь надо. Не таскать тяжести, а он…
— Мог и разбудить, — я, пытаясь разобрать второй голос и натягивая носки, ворчу.
Сердито.
И не сердито, потому что вот так, не желая будить, кроме него и папы меня никто и никогда не таскал, не заботился столь не по-взрослому, ибо это только детей перекладывают спать в кровать. И… и надо себе напомнить, что спящую Дарийку Дим из гостиной пару раз тоже уносил, а потому ничего-то это не значит.
Нет повода улыбаться.
Но улыбка, затирая остатки кошмара и успокаивая сердце, наружу всё одно рвётся, и по лестнице, расчесывая на ходу волосы, я сбегаю быстро и бесшумно, иду на голоса, которые из кухни доносятся.
И второй голос я наконец узнаю.
Восклицаю радостно, срываясь на бег и катясь по гладкому полу к Диму, за которого, тормозя, хватаюсь, и в ноутбук, кладя подбородок на его плечо, я заглядываю.
Смеюсь.
— Никки!
— Красота моя нордическая! — Никки по ту сторону экрана тоже смеётся, улыбается широко и заразительно, как может только он, и сцепленные на затылке руки в стороны разводит. — Ты прекрасна и в шесть утра по-вашему. Доброе утро, Ветусь.
— Dobré ráno! Ты безбожно мне льстишь, Никки.
— Я говорю чистую правду, Ветка, — он подмигивает лукаво. — Время идёт, а красота нордическая не меняется. И всё также влипает в неприятности.
— Они меня сами находят.
— Я охотно в это верю, — Никки отзывается весело, и ехидство, обещая подвох, в чарующем голосе прорезается. — Такую красоту преступление не находить, да, Дим?
— Несомненно, — Дим хмыкает скептически.
Отрезвляюще.
И первый восторг от встречи пропадает, а я замечаю открытый на пропущенной паном Гербертом записи дневник Альжбеты, пометки карандашом и исписанные листы бумаги, какие-то расчёты. Цифры, сигмы, ипсилоны… математика.
Та, что когда-то изучалась.
Решалась вместо меня Любошем, ибо дальше квадратных уравнений я не ушла, увязла на функциях, пределах и опять же буквах, которые в алгебре вдруг откуда-то взялись. И с пани Властой, что настаивала на всестороннем образовании, я была в корне не согласна. Не понимала, где оно пригодиться может.
— Вы чего тут… делаете? Дим?
— Непереведённые тексты, — он отвечает, поясняет отрешенно, непонятным сухим тоном, что царапает, и руки с его плеч я убираю, выпрямляюсь, чтобы тут же отступить, вернуть положенную дистанцию. — Я подумал, что Альжбета могла их зашифровать.
— Она интересовалась науками точными, — я отзываюсь рассеяно.
И ещё шаг делаю.
Не понимаю, откуда тон подобный взялся, было же всё… хорошо.
Восемь дней.
Целую неделю, за которую мои завтраки и его кофе стали привычкой, как и вечерние долгие прогулки с Айтом. Мы обошли всю Кутна-Гору, все мощёные и узкие улицы старого города, и сладкую вату, заставляя рассмеяться, на одной из площадей Дим мне купил. Мы догуляли в один из вечеров до замка Качина, который для посещений, впрочем, был уже закрыт, но расстроиться от этого не получилось. Мы натолкнулись тогда на обратном пути на деревенских мальчишек, что воздушного змея запускали, и как надо, чтоб летел, Дим им показал.
Побежал наперегонки.
И мне, как девчонке, они попробовать всё же дали, доверили ответственное дело…
Он… он звонил домой, говорил, шатаясь по комнатам и строя мне смешные рожи, а после протягивал телефон, потому что тётя Инга хотела слышать меня, спрашивала банальное и жизненное, и Дима под его же возмущения мы обсуждали.
Мы ходили вместе в магазин за продуктами, спорили о виде хлеба, и молоко, про которое почему-то вечно забывалось, в последний момент клали… как настоящая семейная пара, которую я сама себе жутко напоминала, гнала прочь сию крамольную мысль, но она издевательски больно возвращалась.
