Первый, случайный, единственный - Берсенева Анна (читать полностью бесплатно хорошие книги .txt) 📗
– Не заметил. – Георгий пожал плечами; Полинина голова качнулась, как на сильной волне. – А что сейчас ты со мной, я чувствую. Очень даже чувствую, Полинка, честное слово! – сказал он, зажмурившись.
– Ты то совсем большой, а то как маленький, – опять засмеялась она. – Хотя все равно очень большой. А на каком языке ты там разговаривал?
– Да на неандертальском, на каком еще. На пальцах. Я же в языках дуб дубом, вот уж точно идиотизм. Но, знаешь, меня там все как-то сразу понимали, и я всех понимал. Ты чего опять смеешься? – заметил он. – Хотя смешно, конечно, что дуб дубом…
– Нет, я не потому, – сказала Полина. – То есть потому… Да просто очередная дурость в голову пришла!
– Какая? – улыбнулся он. – Скажи, Полин, я же любопытный.
– Да такая… Знаешь, песня такая есть, про дуб высокий? – стесняясь своей неизвестно откуда взявшейся сентиментальности, ответила она. – И про рябину с ветвями.
– Есть, – снова улыбнулся Георгий. – Ну и прижимайся чем хочешь. Вся прижимайся, Полина, – шепнул он ей в макушку; она расслышала даже не голос его, а дыхание, и по дыханию догадалась, что он сказал. – Раз так, то хоть бы и дубом…
– А помнишь, ты сказал, что на руках меня носил бы, если бы я… Если бы я – что? – поскорее спросила Полина.
Его она не стеснялась нисколько, она с ним как будто бы и не разговаривала, а просто дышала. Но себя – своих чувств, слов, своих связанных с ним мыслей – она все-таки стеснялась. Ей казалось почему-то, что он вдруг возьмет да и посмеется над всем этим, хотя ничего в нем не было такого, чтобы так думать, даже наоборот.
– Я такое говорил? – удивился Георгий. – Когда это? А! – то ли вспомнил, то ли просто догадался он. – Да не если бы ты, а если бы я. Тебя-то я и так носил бы, без предварительных условий. Но сам я, понимаешь, тогда совсем был… раздолбанный. Во всех отношениях. Вряд ли тогда тебе со мной… Полин, ты что? – спросил он.
– Да ничего. – Она сползла у него с плеча, быстро поцеловала его в грудь и стала целовать дальше, куда-то в солнечное сплетение. – Ты, Егор, в самом деле ужасно большой, тебя пока всего обцелуешь, семь потов сойдет!
– Всего? – засмеялся он. – Полинка, мне щекотно, когда ты носом так фыркаешь! Ну, не целуй всего, если это долго.
– Ничего, я не спешу, – пробормотала она, скользя губами вниз по темной дорожке на его животе. – Не целовать?
– Целуй… – выдохнул он; дрожь прошла по всему его телу. – Мне… хорошо… Полиночка… так хорошо!..
Он и правда был большой, просто необъятный – как такого всего поцелуешь? Но в огромности его тела Полина чувствовала какие-то точки, к которым ее словно магнитом притягивало. Она сама не понимала, почему именно к ним, но когда ее губы их касались, весь он отзывался на эти прикосновения – телом, нервами, сердцем, всем собою!
И она готова была прикасаться к ним тысячу раз подряд.
Полина чувствовала, как под ее губами наливается силой его тело. Как та мощная, все одолевающая жизнь, которой он был переполнен, от ее прикосновений к его груди, к животу, к бедрам становится телесной его силой. Это было совершенно необъяснимо словами, но совершенно отчетливо без слов – в ее поцелуях, в ее охватывающих губах, в том, как он подается ей навстречу, словно весь, а не частью себя только, хочет вместиться в кольцо ее губ…
Вдруг Полина почувствовала, что, весь дрожа, он как будто бы хочет высвободиться. И прежде чем она поняла, что с ним происходит, Георгий взял ее под мышки, подтянул повыше, к себе на грудь, и проговорил прямо в ее еще вздрагивающие губы:
– Милая, не надо больше, а то снова не выдержу… Я ж не железный, Полиночка, я же сгорю сейчас, и без всякой для тебя радости!
– Как же – без радости? – Она почувствовала, что сейчас засмеется.
Но тут же почувствовала и другое – что она лежит словно бы не на груди у него, не на животе, а на земле, под которой дышит лава. Нет, не лава – в том глубоком движении, которое она вот сейчас, только что почувствовала во всем его теле и которое отозвалось в ее прижатой к нему груди, не было угрозы, не было вообще ничего пугающего. Но была такая сила и такая страсть, которые не могли быть силой и страстью одной только плоти.
Полина вспомнила, как показывали однажды по телевизору кита, неожиданно всплывшего из глубины на поверхность океана. И вспомнила, каким невозможным ей это показалось: вот он, обычный, привычный мир – и вот мгновенно появляется в нем что-то живое, несомненно, этому миру принадлежащее, но такое могучее, что весь обычный мир меркнет перед этой небывалой мощью.
Она хотела сказать, что он похож сейчас на этого кита, – и не успела. Все вдруг вылетело у нее из головы – смешные эти сравнения, воспоминания, мысли, все! Георгий поцеловал ее, медленно провел ладонями по ее плечам, по спине, прижал ее к своей груди, к животу, к коленям; до колен его, кажется, дотянулись чуть ли не только ее пятки. И все, что не относилось к этому поцелую, к этому полному с ним слиянию, мгновенно стало для нее несущественным. И несуществующим.
Теперь он был совсем другой, чем в тот, первый раз, когда зашелся стоном и судорогами от одного лишь к ней прикосновения. Он был другой – ласковый, так… долго ласковый, и руки у него были ласковые, даже удивительно, как они, такие большие, с такими слегка царапающимися ладонями, могли быть такими ласковыми. И все-таки он был такой же, как в первый раз, – с той же, на нее направленной, страстью, с той же самозабвенностью, с тем же горячим трепетом во всем теле и в стремительно бьющемся сердце.
Полина так хотела слышать все, что он шепчет ей, каждый раз только на секунду отрываясь от ее губ, ей так важно было все, что он успевал прошептать в эти прерывистые, легкие секунды! Хотела, но не слышала, потому что вся уже была им переполнена. Весь он был уже в ней, и поэтому она уже не могла отдельно чувствовать его голос, руки, губы, всю его, в ней вздымающуюся, плоть, насквозь пронизанную жизнью.
Это было так счастливо – эта из него бьющая в нее жизнь, и это снова было так почти больно, что она вскрикнула и сразу же прижалась к нему еще теснее, и сразу же почувствовала, что бедра его приподнимаются под нею – к ней приподнимаются, еще глубже в нее… То, что с ней при этом происходило, не могло быть названо словами – только этим ее вскриком, вспышками и темнотой в глазах, и сильным, как гул сплошного тока, биением у нее внутри.
Она ничего не понимала в эти секунды, и все-таки ей было так жаль, что они сейчас кончатся! Но, как будто почувствовав в ней это сожаление, Георгий вдруг перевернулся – мгновенно перевернулся, и правда как кит, – и, вся оставаясь им пронизана, Полина оказалась теперь под ним, словно под широким куполом.
Кажется, он называл ее по имени и еще что-то добавлял к ее имени, какие-то невозможные в своей нежности слова, и одновременно оказывался в ней все глубже, хотя глубже уж и невозможно было… Нежность, и сила, и нетерпение, и медленная ласка – все было в нем так естественно, так неразделимо!
– Ми… ленький мой… – Теперь все ее тело было – как оголенный провод. Или это его тело было таким? – Как же ты так… Как же с тобой…
Она не могла договорить ни слова, ни фразы, потому что всю ее колотило током – всеми токами его тела. Они уже были соединены – прочнее некуда, ей каждую секунду казалось, что прочнее некуда, и каждую секунду оказывалось, что они могут быть соединены еще больше, соединены совсем, что они могут быть совсем единым целым, как боль и сладость, как стон и поцелуй, как сердце и тело!
Когда они наконец замерли, не отпуская друг друга, Полина почувствовала, что коленки у нее дрожат, как будто от усталости или от наконец опавшего напряжения. Коленки с двух сторон прижимались к Георгиевым бедрам. Наверное, ему стало щекотно от этой дрожи, потому что он засмеялся.
Руки у нее тоже дрожали, и она никак не могла их развести – не могла отпустить его шею, а он поэтому не мог распрямиться и смеялся прямо ей в нос, щекотал ее своим смехом.
