Молчи обо мне (СИ) - Субботина Айя (бесплатная библиотека электронных книг TXT) 📗
— У меня все скучно, — в шутку ворчу я и пересказываю пару забавных моментов, чтобы услышать легкий «шепот» его улыбки. — Возвращайся поскорее. Нам плохо без тебя.
Я хочу сказать, что без него постель слишком большая и неуютная, что моя кожа высыхает без его прикосновений, а без звука голоса в ушах появились фантомные звуки, которые я все чаще принимаю за настоящие. Что он просочился в меня самым убийственным наркотиком, но ломку я почувствовала только сейчас, когда оказалась без очередной «дозы».
Но Лука быстро извиняется, говорит, что позвонит мне чтобы пожелать спокойной ночи — и я прикусываю губу, пряча грусть глубоко в себя. Обо всем этом я скажу глаза в глаза.
Признаюсь, что просто до сих пор очень боялась снова любить. До боли в сердце. До зависимости, до потребности быть всегда рядом. Но пока раз за разом возводила вокруг себя защитные стены, не заметила, что моя неприступная крепость давно заселена вражескими шпионами.
И все же, хоть пока со всех сторон все хорошо, что-то не дает мне покоя. Зудит комариным писком, от которого невозможно просто так отмахнуться.
Через час, когда на экране телефона появляется имя няни, я понимаю: что-то случилось.
И сердце громко падает в пятки, когда в ответ на мой тревожный вопрос Татьяна Павловна говорит: Хельгу резко стало очень плохо и, кажется, он чем-то отравился.
Я снимаю туфли — от волнения на высоких каблуках шатает, словно на «тарзанке». Нужно пойти в обход, чтобы не попасться на глаза журналистам, не дать повод снять мои босые ноги для заголовка «пьяная виновница торжества», но мне плевать. Когда моему сыну плохо — я не буду терять время, крадучись мышью вдоль стены.
— Таня, миленькая, — мой голос отголоском эхо в трубке похож на комариный писк, — вызывай «скорую». Я уже еду!
Хорошо, что секретарша всегда настороже и догоняет меня на улице.
— Евгения Александровна, что случилось?
— На тебе гости, — торопливо усаживаясь в машину, бросаю я. — Постарайся помариновать их еще час, а потом пусть расходятся на все четыре стороны.
— Я могу чем-то помочь?
— Побудь именинницей.
Сегодня меня возит водитель Луки, и он быстро понимает, что нужно спешить.
Уверенно кивает мне в зеркало заднего вида, и машина рвется с места.
Таня все время со мной на связи, но чем больше она говорит, тем мне страшнее и тяжелее. Что он мог съесть? Первая мысль о таблетках, но все давним давно спрятаны в ящик на самом верху и закрыты хитрыми замками: я позаботилась об этом еще до рождения Хельга. И по тем симптомам, что описывает Таня, больше похоже на пищевое расстройство. Чем? Когда?
Домой я попадаю одновременно со «скорой»: подвожу врачей в лифте, стараясь не обращать внимания на осуждающий взгляд акушерки, которая сопровождает врача. Для нее я, наверное, образ распутной матери: пока расфуфыренная и раздетая ездила непонятно где, мой ребенок остался без присмотра. Но не объяснять же каждому встречному, что Тане я доверяю как себе, и скорее бы поверила, что за Хельгом недосмотрела моя собственная сестра, чем проверенная няня.
Хельг у Тани на руках выглядит невыносимо бледным. Замечает меня и пытается улыбнуться, но у него нет сил даже поднять голову. Я хочу взять его на руки, прижать к себе крепко-крепко и просто отдать ему все, что нужно, чтобы мой малыш снова стал непоседливым сорвиголовой. Но врач просит отойти и не мешать осматривать ребенка, так что присаживаюсь рядом с диваном и беру Хельга за руку.
У него холодная сухая кожа и стремительно синеют губы.
— Нужно срочно в больницу, — через пару минут говорит врач «скорой». — Собирайтесь, мамочка.
Таня за минуту складывает какие-то вещи, пока я беру Хельга на руки и как есть — босиком, в нарядном платье — сажусь в машину «скорой». Внутри шатает и качает, звук сирены глушит мои попытки не терять голову от паники. Почему-то на ум приходит только самое плохое, все случаи, когда детей просто не успевали спасти, не довозили до больницы каких-нибудь ста метров.
И плакать нельзя, потому что Хельга нужна сильная мама, а не размазня на успокоительных.
В больнице у меня почти сразу забирают сына, уносят в недра белых лабиринтов, где я только чудом не успеваю заблудиться. И никто ничего не говорит: только наперерез выходит пухлая медсестра непонятного возраста и пытается успокоить меня обращением «мамаша».
— Там мой сын! — взрываюсь я. — Никто не говорит, что с ним, как будто я посторонний человек!
— Мальчик очень тяжелый, доктора пытаются его стабилизировать. Не мешайте делать врачам свою работу, — довольно сухо говорит она в ответ.
Я понимаю. Какой-то еще способной мыслить крошкой сознания понимаю, что она видит такие случаи десяток раз на дню и, вероятно, часто видела детскую смерть. И мои эмоции для нее — обыденность, «рабочие моменты», на которые не стоит обращать внимание, если не хочешь сгореть на работе. И в ее обязанности точно не входит успокоение перепуганных родителей. Но сейчас рядом больше никого нет, и я сойду с ума, если буду молчать и держать все в себе.
Время тянется очень долго. Вероятно, проходят всего лишь минуты, но степень моего отчаяния превращает мои нервы в горящие высоковольтные провода: я дергаюсь от каждого звука, каждого шага и скрипа открытой двери. Мечусь в узком коридоре, словно запертая в клетке акула, и делаю то, чего не делала уже много лет — сгрызаю ногти до основания, «до мяса», потому что это единственная возможность заткнуть себе же рот и не голосить на всю больницу.
— Позвонить может кому? — спрашивает медсестра. — Отцу ребенка?
Я останавливаюсь, как будто перед моим носом вырастает огромная табличка: «Осторожно, заминировано!» Я бы позвонила Луке, но он слишком далеко и занят другими делами. Я… не хочу быть обузой, не хочу быть еще одним поводом для его усталого голоса.
А Тася снова укатила в теплые страны вместе со своими семинаристками, и она тоже ничем не сможет помочь.
Но мне очень страшно одной. Я чувствую себя запертой в огромном темном лабиринте, из которого не выбраться даже по указателям и с картой в руках. Мне страшно. Больно. Мне просто нужна капля поддержки, потому что сейчас я не натасканная умница-руководитель, а просто мать, и перед глазами снова образ Хельга с синеющими губами и дрожащими ресницами.
Когда Артем отвечает, я еще пытаюсь не выдать свою панику, но на первом же слове ломаюсь с безобразным треском.
— Артем? Хельг в больнице.
— Что? — Шаги, короткие ругательства, словно он идет наощупь и натыкается на все подряд. — Жень, где вы?
Я реву, потому что у меня больше нет сил держаться, нет сил играть комедию «Сильные женщины не плачут». Глотаю слезы и режущим голосом называю адрес больницы. Как маленькая ябедничаю, что врачи ничего не говорят, но у Хельга, кажется, отравление.
— Уже еду, малыш. Не плачь. С нашим сыном ничего не случится.
Артем приезжает через полчаса. Быстрым шагом идет через коридор и что-то говорит по телефону. Подходит ко мне, обнимает и притягивает голову к своей груди.
— Да, бери такси и вези сюда Степанова, — слышу его четкие приказы кому-то на том конце связи, прежде чем Артем отключается. — Все, малыш, не плачь. Сейчас приедет лучший детский врач, заберем Хельга в хорошую больницу.
Просто всхлипываю, прикусываю зубами его свитер и хаотично то ли киваю, то ли мотаю головой.
— Я не знаю, что с ним, Артем. Меня не было всего пару часов, и все было в порядке. Я просто… мне страшно.
— Конечно, тебе страшно. И мне страшно. Но паниковать мы не будем. Не бывает безвыходных ситуаций. Давай, — Артем подталкивает меня к диванчику, на ходу накидывает мне на плечи свою куртку. — Сядь тут и никуда не уходи. Я тут немного… поговорю.
Я тяну носом, как будто у меня затяжная простуда, и тут же натыкаюсь на уже очень злое:
— Где твоя обувь, дурочка?
— Где-то, наверное, есть.
Он просто вздыхает.
И уходит.
А через пять минут все меняется до неузнаваемости: откуда-то появляются врачи, медсестры, санитарки. Рядом крутится какой-то молодой мужчина и почему-то просит прощения за непрофессионализм своих сотрудников. Я фокусируюсь только на двух вещах: Хельг в порядке, но у него сильное пищевое отравление, и ему нужно побыть под наблюдением врачей еще минимум несколько дней. А вторая…
