ЭВМ и живой организм - Драбкин Александр Семенович (читать полную версию книги TXT) 📗
До включения в работу ЭВМ грузовики кое-как, по ухабам добирались к стройке. Машина же не стала «входить в положение» недостаточно поворотливого бригадира – за нарушение условий приемки грузов она начислила стройуправлению штраф...
Почему электронную машину пришлось наделить еще и «штрафными функциями»? Да потому, что система «Супер», как и любая автоматизированная система управления, может успешно действовать только в условиях высокой дисциплины труда и четкости работ. Шофер, развозящий бетон, теперь не будет ждать на объекте ни одной лишней минуты, потому что эти «лишние» минуты уже принадлежат другой бригаде.
Электронная техника покинула стерильную атмосферу лабораторий и широко шагнула в народное хозяйство. Она усвоила многие хорошие качества человека и стала предъявлять своему создателю новые, еще не полностью осознанные людьми требования.
Как видим, дело зашло далеко: машина начинает диктовать человеку стиль мыслей и поведения. Закономерно ли это? И так ли уж необходима «эта самая электроника», которую в сердцах клял описанный в газете бригадир, да и, наверное, не он один?
НЕИЗБЕЖНОСТЬ МАШИННОГО МИРА
Когда Галилей мастерил первый телескоп, им двигала научная любознательность, стремление расширить знания людей о дальних мирах.
Рассуждения Лейбница о математике и логике, Гильберта – о магнетизме, Ньютона – о всемирном тяготении отнюдь не диктовались сегодняшней, сиюминутной необходимостью.
Процесс «достраивания» человеческого организма, расширения его возможностей – будь то изобретение телескопа или открытие суточных вариаций магнитного поля Земли Гюи Ташаром – в основе своей имел инициативу той или иной личности, не связанную жесткими рамками времени исполнения научной программы.
Иное дело теперь, когда наука стала превращаться в непосредственную производительную силу.
Как нам кажется, очень точно отразил эту ситуацию Главный конструктор атомного реактора, установленного на первой атомной электростанции в СССР, академик Н. А. Доллежаль.
Физик-атомник беседует с журналистами безусловно реже, чем киноактер. Используя счастливую возможность беседы с ученым, мы решили воспроизвести текст его монолога целиком, без сокращений.
– Некоторые мои коллеги за рубежом склонны начинать отсчет новой эры технического прогресса – использования энергии расщепленного атома – от взрыва первой атомной бомбы. Но я думаю, что не это – главное начало. Эйнштейн глубоко надеялся, что атомное оружие окажется небольшим «побочным продуктом» новой эпохи. Думаю, что великим началом был 1954 год – год пуска первой в мире атомной электростанции. Этот год войдет в историю техники так же, как вошли годы постройки первого парохода, паровоза, автомобиля, аэроплана. И дата эта – мне очень радостно сознавать свою сопричастность к великому делу – вписана в историю советскими учеными, рабочими, инженерами. Поэтому сейчас, когда мы все пристальнее вглядываемся в пройденный нашей страной большой и героический путь, анализ опыта и перспектив советской промышленности и, в частности, атомной энергетики, представляется мне важным, поучительным.
Вспомните кошмар Хиросимы. Поджигательские речи с дурным запахом шантажа. Холодный, отрезвляющий горячие головы душ – сообщение о том, что Советский Союз тоже располагает атомным оружием.
Новые международные осложнения. Мир, повисший на волоске. Атомная энергия казалась злым духом, неосторожно выпущенным на волю.
И в это самое время, когда слова «атомная энергия» и «гибель цивилизации» все чаще и чаще звучали рядом, Игорь Васильевич Курчатов (человек удивительно светлых мыслей!) развивал нам свои идеи мирного использования атомной энергии, будущих атомных электростанций.
Тогда в Советском Союзе уже был довольно большой коллектив ученых и инженеров, имеющих опыт работы с расщепляющимися материалами. Однако ни у кого во всем мире в те годы не было инженерных знаний и навыков, которые необходимы были для конструирования атомного энергетического оборудования. Скажу больше: в те годы, как, впрочем, и значительно позже, не только не было определенного мнения о путях развития атомной энергетики, но нередко высказывались сомнения, может ли она вообще существовать как производящая отрасль.
Создавая первую станцию, мы шли в постоянном поиске, не имея опыта, не зная сущности многих неожиданных явлений. И тем большей была наша радость, наша гордость, когда станция вступила в строй. Мне не пришлось быть на I Всемирной конференции по мирному использованию атомной энергии в Женеве в 1955 году. Но со слов Дмитрия Ивановича Блохинцева, который руководил ответственнейшим участком работы при создании Обнинской АЭС, знаю, как восторженно был встречен там его доклад о первой мирной ( я подчеркиваю– мирной) атомной установке.
Станция в Обнинске была удачным стартом...
И размышляя о ней, я все чаще думаю об особенностях труда конструктора реакторов.
Процесс этот не имеет аналогий в технике. Существует традиционный классический путь, по которому идут создатели крупных установок, и энергетических и химических (я специально выделил эти две отрасли народного хозяйства как наиболее близкие к атомной технике). Путь этот многоэтапный: чертеж, стендовые испытания отдельных узлов и деталей, полупромышленная модельная установка и лишь затем – индустриальный объект. Как бы поднимаясь со ступеньки на ступеньку, уточняя и дорабатывая идеи, заложенные в проект, исправляя ошибки» конструктор идет к конечной цели.
У создателей атомной техники путь, зачастую иной. Многие элементы будущего реактора нельзя изучать на стендах, в натурных условиях работы. Если соединение двух стальных листов будущего парового котла мы можем испытать, варьируя различные сочетания давлений и температур, то смоделировать в лаборатории ядерную реакцию, протекающую в реакторе промышленного размера, невозможно. Как показало сравнение двух реакторов – обнинского и белоярского, построенных по одной конструктивной схеме, изменение размеров установки меняет протекающие процессы не только количественно, но и качественно.
Создавая новый атомный реактор, инженер нередко вынужден идти напрямик от чертежного стола сразу к промышленной установке.
Конечно, я несколько сгущаю краски. Конечно, и лабораторная работа, и эксплуатация уже построенных реакторов позволяют накопить известный опыт. Но опыт этот нельзя механически переносить на вновь создаваемые объекты. Он не заменяет ни привычных испытаний готовых деталей, ни сведений, обычно получаемых при работе модельных установок.
Нужна необычная концентрация знаний, навыков, интуиции, чтобы на основе множества данных, косвенных показателей создать единую картину будущего атомного сооружения, – сказал в заключение Н. А. Доллежаль.
Заметьте, как меняется и терминология, и тональность. Вспомните Гильберта: «О магните, магнитных телах и о большом магните – Земле. Новая физиология, доказанная множеством аргументов и опытов». Есть разница, не правда ли? И разница отнюдь не стилистическая.
Специалист нашего времени должен перерабатывать огромное количество информации в кратчайшие сроки: «нужна необычайная концентрация знаний, навыков, интуиции», – как говорит Н. А. Доллежаль. И это относится не только к работе с атомной энергией. Хотя именно эта новейшая отрасль науки дает тому наиболее яркие доказательства.
...На испытания первого американского взрывного атомного устройства был приглашен один-единственный журналист. В его обязанности входило подготовить текст информации об испытаниях. Текст отчета готовился заранее – в трех вариантах. Все три варианта хранились в специальном сейфе далеко от места испытаний. Три варианта сообщения отражали неуверенность ученых в результате испытаний. Первый вариант содержал информацию о взрыве, прошедшем в соответствии с намеченной программой. Третий вариант сообщал о взрыве, вышедшем за рамки эксперимента, в результате чего погибли все участники испытаний, в том числе и автор информации. Во втором варианте был предусмотрен случай, в котором при испытаниях лишь часть программы совпала с опытом.
