Взаимная помощь среди животных и людей как двигатель прогресса - Кропоткин Петр Алексеевич (читать книги онлайн без регистрации .txt) 📗
Отмена закона против коалиций или комбинаций (Combination Laws), в 1825 году, дала новый толчок движению. Во всех производствах немедленно были организованы союзы и национальные федерации [338], а когда Роберт Оуэн начал организацию своего «Великого Консолидированного Национального Союза» профессиональных союзов, то в несколько месяцев ему удалось собрать до полумиллиона членов. Правда, этот период относительной свободы продолжался недолго. Преследования снова начались в тридцатых годах, а в промежуток между 1832 и 1844 годом последовали свирепые судебные приговоры против рабочих организаций со ссылкой на каторгу в Австралию. Оуэновский «Великий Национальный Союз» был распущен, и от попытки международного Союза, т. е. Интернационала, ему пришлось отказаться. По всей стране, как частные предприниматели, так ровно и правительство в своих мастерских, начали принуждать рабочих порывать всякие связи с союзами и подписывать «документ», то есть отречение, составленное в этом смысле. Юнионистов (членов рабочих союзов) преследовали массами, и их подводили под действие закона «О хозяевах и их слугах», в силу которого довольно было простого заявления хозяина фабрики о якобы дурном поведении его рабочих, чтобы массами арестовывать и их осуждать [339].
Стачки подавлялись самым деспотическим путем, и поразительные по своей суровости приговоры выносились за простое объявление о стачке, или за участие в качестве делегата стачечников, — не говоря уже о подавлениях военным путем малейших беспорядков во время стачек, или об осуждениях, следовавших за частыми проявлениями разного рода насилий со стороны рабочих. Практика взаимной помощи, при подобных обстоятельствах, являлась далеко не легким делом. И все-таки, не смотря на все препятствия, о размерах которых наше поколение не имеет даже должного представления, уже с 1841 года началось возрождение рабочих союзов, и дело объединения рабочих неустанно продолжалось с тех пор, вплоть до настоящего времени; пока, наконец, после долгой борьбы, длившейся уже более ста лет, не было завоевано право вступать в союзы. В 1900 году почти четверть всех рабочих, имевших постоянную работу, т. е. около 1 500 000 человек, принадлежали к рабочим союзам (тред-юнионам) [340], а теперь число их почти утроилось.
Что же касается других европейских государств, то достаточно сказать, что вплоть до очень недавнего времени, всякого рода союзы преследовались в них, как заговоры; во Франции образование союзов (синдикатов), имеющих более 19 членов, было разрешено законом лишь в 1844 году. Но, не смотря на это, рабочие союзы существуют везде, хотя им часто приходится принимать форму тайных обществ; в то же время распространение и сила рабочих организаций, в особенности «рыцарей труда» в Соединенных Штатах, и рабочих союзов Бельгии ярко проявились в стачках девяностых годов девятнадцатого века.
Необходимо, однако, помнить, что самый факт принадлежности к рабочему союзу, помимо возможных преследований, требует от рабочего довольно значительных пожертвований деньгами, временем и неоплаченною работою, и влечет за собой постоянный риск потерять работу за одну лишь принадлежность к рабочему союзу [341]. Кроме того, юнионисту постоянно приходится помнить о возможности стачки, а стачка — когда исчерпан весь ограниченный кредит у хлебника и закладчика, выдачи же из стачечного фонда не хватает на пропитание семьи, — ведет за собою голоданье детей. Для людей, живущих в близком общении с рабочими, затянувшаяся стачка представляет одно из самых раздирающих сердце зрелищ; легко можно, поэтому вообразить, что значила стачка лет сорок тому назад в Англии, и что она значит еще до сих пор в не особенно богатых частях континентальной Европы. Постоянно, даже в настоящее время, стачка заканчивается полным разорением и вынужденною эмиграциею чуть не целого населения данной местности, причем расстреливание стачечников по малейшему поводу, или даже и без всякого повода, до сих пор представляет самое обычное явление в большинстве европейских государств [342].
И тем не менее, каждый год, в Европе и Америке бывают тысячи стачек и массовых увольнений с работы, — причем особенною продолжительностью и суровостью отличаются так называемые стачки «по симпатии», вызываемые желанием рабочих поддержать выброшенных с работы товарищей, или же отстоять права своих союзов. И в то время как реакционная часть прессы всегда бывает склонна объяснять стачки «устрашением», люди, живущие среди стачечников, с восхищением говорят о практикуемой между ними взаимной помощи и поддержке. Многие, вероятно, слыхали о колоссальной работе, выполнявшейся рабочими-добровольцами для организации помощи и раздачи пищи во время последней большой стачки лондонских доковых рабочих в 80-х годах, или о рудокопах, которые, пробывши сами без работы в течение многих недель, тотчас же начали делать взносы, в размере четырех шиллингов в неделю, в стачечный фонд, как только опять стали на работу; или о вдове рудокопа, которая, во время Йоркширкских рабочих волнений 1894 г., внесла все сбережения своего покойного мужа в стачечный фонд; о том, как во время стачки последний кусок хлеба всегда делился между соседями; о редстокских рудокопах, обладающих обширными огородами, которые пригласили 400 бристольских сотоварищей брать из этих огородов капусту, картофель и т. д. Все газетные корреспонденты, во время крупной стачки рудокопов в Йоркшире в 1894 году, знали массу подобных фактов, хотя далеко не все эти корреспонденты осмеливались писать о подобных неподходящих «пустяках» на страницах своих респектабельных газет [343].
Профессиональный рабочий союз не составляет, однако, единственной формы, в которой выливается потребность рабочего во взаимной поддержке. Помимо рабочих союзов, имеются еще политические ассоциации, деятельность которых многими рабочими рассматривается, как более ведущая к общему благосостоянию, чем профессиональные союзы, которые теперь ограничиваются большею частью одними узкими целями. Конечно, простую принадлежность к политической корпорации нельзя еще рассматривать, как проявление стремления ко взаимной помощи. Политика, как известно, представляет именно такую область, где себялюбивые люди вступают в самые запутанные сочетания с людьми, одушевленными общественными стремлениями. Но всякий опытный политический деятель знает, что все великие политические движения поднимались именно из-за широких и часто отдаленных целей, причем самыми могучими из этих движений были те, которые вызывали наиболее бескорыстный энтузиазм.
Все великие исторические движения носили этот характер, а для нашего поколения примером этого рода движений служит социализм. «Дело оплаченных агитаторов» — таков обычный припев тех, кто вовсе не знаком с этим движением. Но в действительности, — говоря лишь о фактах, лично мне известных, — если бы я в течение последних тридцати пяти лет вел дневник и заносил бы в него все известные мне примеры преданности и самопожертвования, на которые мне приходилось наталкиваться в социалистическом движении, — у читателя такого дневника слово «героизм» не сходило бы с уст. Но люди, о которых мне приходилось бы говорить в дневнике, вовсе не были героями: это были средние люди, — только вдохновленные великой идеей. Каждая социалистическая газета, — а их в одной Европе насчитываются многие сотни, — представляет ту же самую историю долгих лет самопожертвования, без малейшей надежды на какую-либо материальную выгоду, а в громадном большинстве случаев даже без удовлетворения личного честолюбия, если таковое имеется. Я видал семьи, которые жили, не зная, будет ли у них завтра кусок хлеба, — мужа бойкотировали кругом, в маленьком городке, за участие в газете, а жена поддерживала семью швейной работой, — и подобное положение продолжалось не месяцы, а годы, пока, наконец, изнемогшая семья не уходила, без слова упрека, говоря новым товарищам: «продолжайте; мы больше не в силах держаться!» Я видал людей, умиравших от чахотки и знавших это, которые, тем не менее, бегали в слякоти, под снегом, чтобы устраивать митинги, и сами говорили на митингах за несколько недель до смерти, и наконец, уходя в госпиталь, говорили нам: «Ну, друзья, моя песенка спета: доктора решили, что мне осталось жить всего несколько недель. Скажите товарищам, что я буду счастлив, если кто зайдет проведать». Мне известны факты, которые сочли бы с моей стороны «идеализациею», если бы я рассказал о них моим читателям; и даже самые имена этих людей, едва известные за пределом тесного кружка друзей, вскоре будут забыты, когда и их друзья их также отойдут в небытие.
