Взаимная помощь среди животных и людей как двигатель прогресса - Кропоткин Петр Алексеевич (читать книги онлайн без регистрации .txt) 📗
Произвести, более или менее статистическим методом, хотя бы грубую оценку их относительного значения, очевидно, невозможно. Одна какая-нибудь война — как все мы знаем — может, непосредственно или своими последствиями, принести больше зла, чем сотни лет беспрепятственного воздействия принципа взаимной помощи могут произвести добра. Но когда мы видим, что в животном мире прогрессивное развитие и взаимная помощь идут рука об руку, а внутренняя борьба в пределах вида, напротив того, сопровождается «ретрогрессивным развитием», т. е. упадком вида; когда мы замечаем, что у человека даже успех в борьбе и в войне пропорционален развитию взаимной помощи в каждой из двух борющихся сторон, будут ли то нации, города, племена или только партии, и что в процессе эволюции сама война (поскольку она может содействовать в этом направлении) подчиняется конечным целям прогресса взаимной помощи в пределах нации, города или племени, — сделавши эти наблюдения, мы уже получаем представление о преобладающем влиянии фактора взаимной помощи, как двигателя прогресса.
Но мы видим также, что практика взаимной помощи и ее последовательное развитие создали самые условия общественной жизни, без которых человек никогда не смог бы развить свои ремесла и искусства, свою науку, свой разум, свое творчество; и мы видим, что периоды, когда нравы и обычаи, имевшие целью взаимную помощь, достигали своего высшего развития, всегда были периодами величайшего прогресса в области искусств, промышленности и науки. Действительно, изучение внутренней жизни городов Древней Греции, а потом средневековых городов обнаруживает тот факт, что именно сочетание взаимной помощи, как она практиковалась в пределах гильдии, с общиной или греческим родом, — с широким почином, предоставленным личности и группе в силу федеративного начала, — именно это сочетание дало человечеству два величайших периода его истории — период городов Древней Греции и период средневековых городов; тогда как разрушение учреждений и нравов взаимной помощи, совершавшееся в течение последовавших затем государственных периодов истории, соответствует в обоих случаях временам быстрого упадка.
Нам, вероятно, возразят, однако, указывая на внезапный промышленный прогресс, который совершился в девятнадцатом веке, и обыкновенно приписывается торжеству принципов индивидуализма и конкуренции. Между тем этот прогресс, вне всякого сомнения, имеет несравненно более глубокое происхождение. После того как были сделаны великие открытия пятнадцатого века, в особенности открытие давления атмосферы, поддержанное целым рядом других успехов в области физики — а эти открытия были сделаны в средневековых городах — после этих открытий изобретение парового двигателя и вся та промышленная революция, которая была вызвана применением новой силы — пара, были необходимым последствием. Если бы средневековые города дожили до развития начатых ими открытий, т. е. до практического применения нового двигателя, то нравственные, общественные последствия революции, вызванной применением пара, могли бы принять и, вероятно, приняли бы иной характер; но та же самая революция в области техники производств и науки и тогда была бы неизбежна. Остается даже открытым вопрос, не было ли замедлено появление паровой машины, а также последовавший затем переворот в области искусств, тем общим упадком ремесел, который последовал за разрушением свободных городов и был особенно заметен в первой половине восемнадцатого века?
Рассматривая поразительную быстроту промышленного прогресса в период с двенадцатого до пятнадцатого столетия, — в ткацком деле, в обработке металлов, в архитектуре, в мореплавании, — и размышляя над научными открытиями, к которым этот промышленный прогресс привел в конце пятнадцатого века, — мы вправе задаться вопросом: не запоздало ли человечество в использовании всех этих научных завоеваний, когда в Европе начался общий упадок в области искусств и промышленности, вслед за падением средневековой цивилизации? Конечно, исчезновение артистов-ремесленников, каких произвели Флоренция, Нюрнберг и многие другие города, упадок крупных городов и прекращение сношений между ними не могли благоприятствовать промышленной революции. Действительно, нам известно, например, что Джемс Уатт, изобретатель современной паровой машины, потратил около двадцати лет своей жизни, чтобы сделать свое изобретение практически осуществимым, так как он не мог найти в восемнадцатом веке таких помощников, каких он с легкостью бы нашел в средневековой Флоренции, Нюрнберге или Брюгге, т. е. ремесленников способных воплотить его изобретения в металле и придать им ту артистическую законченность и точность, которые необходимы для точно работающей паровой машины.
Таким образом, приписывать промышленный прогресс девятнадцатого века войне каждого против всех — значит рассуждать подобно тому, кто, не зная истинных причин дождя, приписывает его жертве, принесенной человеком глиняному идолу. Для промышленного прогресса, как и для всякого иного завоевания в области природы, взаимная помощь и тесные сношения, несомненно, всегда были более выгодными, чем взаимная борьба.
Великое значение начала взаимной помощи выясняется, однако, в особенности в области этики, или учения о нравственности. Что взаимная помощь лежит в основе всех наших этических понятий, достаточно очевидно. Но каких бы мнений не держались мы относительно первоначального происхождения чувства или инстинкта взаимной помощи — будем ли мы приписывать его биологическим, или же сверхъестественным причинам — мы должны признать, что заметить его существование можно уже на низших ступенях животного мира. От этих начальных ступеней мы можем проследить непрерывное, постепенное его развитие через все классы животного мира и, несмотря на значительное количество противодействующих ему влияний, через все ступени человеческого развития, вплоть до настоящего времени. Даже новые религии, рождающиеся от времени до времени — всегда в эпохи, когда принцип взаимопомощи приходил в упадок в теократиях и деспотических государствах Востока, или при падении Римской империи — даже новые религии всегда являлись только подтверждением того же самого начала. Они находили своих первых последователей среди смиренных, низших, попираемых слоев общества, где принцип взаимной помощи является необходимым основанием всей повседневной жизни; и новые формы единения, которые были введены в древнейших буддистских и христианских общинах, в общинах моравских братьев и т. д., принимали характер возврата к лучшим видам взаимной помощи, практиковавшимся в древнем родовом периоде.
Каждый раз, однако, когда делались попытки возвратиться к этому старому почтенному принципу, его основная идея расширялась. От рода она распространялась на племя, от федерации племен она расширилась до нации и, наконец, — по крайней мере, в идеале — до всего человечества. В то же самое время она постепенно принимала более возвышенный характер. В первобытном христианстве, в произведениях некоторых мусульманских вероучителей, в ранних движениях реформационного периода, и в особенности в этических и философских движениях восемнадцатого века и нашего времени, все более и более настойчиво отметается идея мести, или «достодолжного воздаяния» — добром за добро и злом за зло. Высшее понимание: «Никакого мщения за обиду» — и принцип: «Давай ближнему, не считая! давай больше, чем ожидаешь от него получить!», эти начала провозглашаются как действительные начала нравственности, как принципы, стоящие выше простой «равноценности», беспристрастия и холодной справедливости, как принципы, скорее и вернее ведущие к счастью. Человека призывают поэтому руководиться в своих действиях не только любовью, которая всегда имеет личный или, в лучших случаях, родовой характер, — но понятием о своем единстве со всяким человеческим существом, следовательно, о всеобщем равноправии, и, кроме того, в своих отношениях к другим, давать людям, не считая, деятельность своего разума и своего сочувствия и в этом находить свое высшее счастие.
