Необъятный мир: Как животные ощущают скрытую от нас реальность - Йонг Эд (читать книгу онлайн бесплатно полностью без регистрации .txt, .fb2) 📗
Но как мы знаем из предыдущих глав, разница между тем, что улавливают клетки сетчатки, и сознательным переживанием зрения действительно существует. И соответствующие ученые действительно разделяют простую фоторецепцию и пространственное зрение – вспомним четыре стадии эволюции глаза по Дану-Эрику Нильссону. Они предполагают, что некоторые существа, такие как гребешок, могут не укладываться в наши представления о зрении своим умением видеть без картинки. Они признают, что некоторые составляющие нашего зрительного мира – например, цвет – представляют собой конструкты мозга и что животные вроде рака-богомола, способные улавливать световые волны разной длины, могут не воспринимать цвет в принципе.
Химические чувства – обоняние и вкус – тоже обеспечивают возможность улавливать стимул и реагировать на него, не осознавая того. Собственно, этим вы сейчас и занимаетесь. Вкусовые рецепторы расположены у человека по всему телу – нет, не на коже и не на ступнях, а на внутренних органах{302}. Рецепторы сладкого в нашем кишечнике контролируют выработку гормонов, регулирующих аппетит. Рецепторы горького в легких распознают аллергены и запускают иммунный отклик. Все это происходит без участия нашего сознания. Точно так же вкусовые рецепторы на ногах комара включают рефлекс, заставляющий его убраться подальше от репеллента, но не передают никаких сведений в мозг своего обладателя. Вкусовые рецепторы на крыльях мухи запускают «умывательный» рефлекс, уловив присутствие микробов, но от мухи при этом не требуется знать, что такое микроб или крыло. Для стороннего наблюдателя эти поведенческие реакции выглядят точь-в-точь как отвращение, но мы не можем даже предположить, возникают ли подобные эмоции в мозге насекомого.
Брум совершенно прав, утверждая, что мы редко различаем неосознанный акт чувствования и субъективное переживание, которое он за собой влечет. Но это не потому, что различия нет, а потому, что обычно оно не имеет значения. Вопросы о том, что видит гребешок, или видят ли птицы и человек один и тот же красный цвет, представляют, скорее, философский интерес. Различие же между болью и ноцицепцией – это вопрос нравственно, юридически и экономически важный, поскольку он затрагивает наши культурные нормы, связанные с отловом, забоем и употреблением в пищу животных, а также с экспериментами на них. Боль (или ноцицепция, если хотите) – неугодное чувство. Это единственное из всех чувств, отсутствие которого (как у голого землекопа или кузнечиковых хомяков) воспринимается как суперспособность. Это единственное из всех чувств, которого мы пытаемся избегать, которое глушим лекарствами и которое стараемся не вызывать у других.
Ученые, занимающиеся зрением или слухом, могут предъявлять изучаемым животным изображения и звуки. Тем, кто изучает боль, приходится вредить своим подопечным – ради знаний, которые, возможно, позволят обеспечить этим животным более комфортное существование. Исследователи стремятся сократить число подопытных до минимума, но их приходится использовать столько, сколько необходимо для статистической значимости результатов. Такая работа – серьезное моральное испытание и зачастую очень неблагодарное дело. «Людям кажется либо что животные ощущают боль в точности как мы, и поэтому тут просто нечего исследовать, либо, что они, в отличие от нас, не ощущают боли, и поэтому тут просто нечего исследовать, – рассказывает Робин Крук. – Промежуточного отношения, когда человек осознает свое незнание, почти не встретишь».
Проблемная природа исследований боли лучше всего видна на примере рыб. В начале 2000-х гг. Линн Снеддон, Майк Джентл и Виктория Брейтуэйт впрыскивали в губы форели пчелиный яд или уксусную кислоту (то самое вещество, которое придает вкус уксусу){303}. Эти несчастные – в отличие от счастливчиков, которым впрыскивали физиологический раствор, – начинали тяжело дышать. Они на несколько часов переставали есть, ложились на засыпанное гравием дно аквариума и вертелись с боку на бок. Некоторые терлись губами о гравий или о стенки аквариума. Они переставали сторониться незнакомых объектов, то есть теряли бдительность, как будто на что-то отвлекаясь, причем этот эффект пропадал, когда им впрыскивали морфий. Снеддон с коллегами не понимали, как эти действия, которые продолжались довольно долго после укола, можно отнести к простой ноцицепции. Они отчетливо видели муки боли.
Эти исследования, результаты которых были опубликованы в 2003 г., произвели настоящий переворот. До этого и в научных статьях, и в журналах о рыбной ловле, и в текстах группы Nirvana продвигалось представление, что рыбы не чувствуют боли. Предполагалось, что биться на крючке рыбу заставляют рефлексы, а не страдание. Никто не знал даже, есть ли у рыбы ноцицепторы, пока Снеддон и ее коллеги не установили, что есть. Она вспоминает, что в начале своих исследований спрашивала рыболовов и будущих ветеринаров, испытывают ли рыбы боль. «Очень немногие отвечали утвердительно», – говорит Снеддон. А теперь, спустя 17 лет накопления свидетельств обратного, «почти все признают, что испытывают».
Если у рыбы срабатывают ноцицепторы, сигнал отправляется в те области мозга, которые отвечают за научение и другие действия, более сложные, чем простые рефлексы{304}. Когда рыб щиплют, бьют током или впрыскивают им токсины, они совершенно определенно ведут себя не так, как обычно, на протяжении нескольких часов, а то и дней – или до тех пор, пока не получат болеутоляющее{305}. Ради него или ради того, чтобы избежать дальнейшего дискомфорта, они готовы на жертвы. В одном эксперименте Снеддон установила, что данио-рерио предпочитают аквариумы, где есть растения и гравий на дне – пустые им не интересны{306}. Однако, если им впрыскивали уксусную кислоту, а в воде пустого аквариума растворяли болеутоляющее, они отказывались от привычных предпочтений и выбирали скучную, но обезболивающую среду. В другом исследовании Сара Миллсопп и Питер Ламинг приучали золотых рыбок питаться в определенной части аквариума, а потом били их током{307}. Рыбы кидались наутек и не приближались к этому месту в течение нескольких дней, оставаясь все это время без пищи. В конце концов они возвращались, но это происходило быстрее, если они испытывали голод или если удар током был не сильным. Даже если само бегство было рефлекторным, позже они взвешивали «за» и «против» возможности избежать дальнейших мучений. Как писала Брейтуэйт в своей книге «Больно ли рыбам?» (Do Fish Feel Pain?), «у нас есть много свидетельств в пользу того, что рыбы чувствуют боль и мучаются не меньше, чем птицы и млекопитающие»{308}.
Тем не менее ряд убежденных оппонентов эти доводы не принимают[103]{309}. Они обвиняют Снеддон и других в антропоморфизме, в привычке смотреть на рыб в своих экспериментах человеческими глазами. Более вероятно, доказывают они, что рыбы действуют неосознанно. В конце концов, их мозг ни на что осознанное и не способен. Наш мозг прикрыт сверху, словно гриб шляпкой, плотной нейронной тканью под названием «неокортекс». Он устроен как оркестр, в котором множество разных секций музыкантов – специализированных отделов – совместными усилиями исполняют музыку сознания и элегию боли. Но у рыб неокортекса нет, тем более высокоорганизованного. «Неврологическая прошивка рыбы обеспечивает бессознательную ноцицепцию и эмоциональный отклик, но не осознаваемую боль и чувства», – писали в 2014 г. семь скептиков в статье, озаглавленной «Рыбам действительно больно?» (Can Fish Really Feel Pain?){310}.
Ирония в том, что этот довод сам по себе антропоморфичен{311}. Он строится на наивном предположении, что для ощущения боли любому животному требуется неокортекс, поскольку именно так обстоит дело у человека. Но если это верно, то боли не чувствуют и птицы, ведь у них нет неокортекса. По той же ошибочной логике у птиц не должно быть и прочих психических процессов, коренящихся в неокортексе, – таких как внимание, научение и многих других, которые у них определенно имеются{312}. В процессе эволюции животные часто находят альтернативные способы решения одних и тех же задач и используют разные структуры для выполнения одних и тех же функций. Поэтому доказывать, что рыбы не чувствуют боли, потому что у них нет «человеческого» неокортекса, – это все равно что утверждать, будто мухи не видят, потому что у них нет похожего на фотокамеру глаза.
