Смысл жизни: учебное пособие - Даниленко Валерий Петрович (читать книги бесплатно полностью без регистрации .txt) 📗

Только безнадежно бесчувственный человек может без слез читать у А.И. Герцена строки о смерти его Натали: «Минутами она приходила в полусознание, явственно говорила, что хочет снять фланель, кофту, спрашивала платье – но ничего больше.

Я несколько раз начинал говорить; мне казалось, что она слышит, но не может выговорить слова, будто выражение горькой боли пробегало по лицу ее.

Раза два она пожала мне руку, не судорожно, а намеренно – в этом я совершенно уверен. Часов в шесть утра я спросил доктора, сколько остается времени: “Не больше часа”.

Я вышел в сад позвать Сашу. Я хотел, чтоб у него остались навсегда в памяти последние минуты его матери. Всходя с ним на лестницу, я сказал ему, какое несчастие нас ожидает, – он не подозревал всей опасности. Бледный и близкий к обмороку, взошел он со мной в комнату.

– Станем рядом здесь на коленях, – сказал я, указывая на ковер у изголовья.

Предсмертный пот покрывал ее лицо, рука спазматически касалась до кофты, как будто желая ее снять. Несколько стенаний, несколько звуков, напомнивших мне агонию Вадима, – и те замолкли. Доктор взял руку и опустил ее, она упала, как вещь.

Мальчик рыдал, – я хорошенько не помню, что было в первые минуты. Я бросился вон – в зал – встретил Ch. Edmonda, хотел ему сказать что-то, но вместо слов из моей груди вырвался какой-то чужой мне звук... Я стоял перед окном и смотрел, оглушенный и без ясного пониманья, на бессмысленно двигавшееся мерцавшее море» (Былое и думы. Часть 5).

Наталья Александровна Герцен прожила 40 лет, Елена Александровна Денисьева – 38 лет, Валентина Михайловна Лосева – 55, Мария Борисовна Чуковская – 75, Галина Александровна Жукова – 47. Лариса умерла, не дожив сорока дней до 52 лет. Ее ближайшей «соседкой» здесь оказалась В.М. Лосева. А.А. Тахо-Годи писала о ней: «...как устроить наше бытие без той, которая всегда заботилась и сострадала?» (Тахо-Годи А.А. Лосев. М., 2007. С. 314). «Всегда заботилась и сострадала» – лучшая характеристика и Ларисы.

К.И. Чуковский писал в своем дневнике: «...я мечусь в постели и говорю себе снова и снова, что я ее палач, которого все считали ее жертвой. Ухожу к ней на террасу и веду с ней надрывный разговор. Она лежит с подвязанной челюстью в гробу – суровая, спокойная, непрощающая, пронзительно милая, как в юности» (Лукьянова И.В. Корней Чуковский. М., 2006. С. 833).

Лариса перед смертью устраивала «сеансы» прощения, которые занимали несколько минут: она лежала с закрытыми глазами и что-то беззвучно шептала. Спрашиваю: «Что ты говоришь?». Она отвечала: «Я прощаю, а знаешь, как это трудно...».

В своем блокноте она записала: «Я много передумала. Я не буду тратить силы души вхолостую. Я прощаю маму, родных, Козыреву. Вообще они не виноваты, что они такие. Не виноваты. Я их прощаю от всего сердца, и на этом все!». Она не смогла простить только своего хирурга, который изуродовал ее еще в феврале.

Мне она незадолго до смерти как-то сказала: «Прости меня, что я испортила тебе жизнь». Мне не за что ее прощать. Вот какие записи я нашел в ее больничном блокноте: «Мой муж. Если бы не болезнь, я бы не знала о его любви вообще. Он написал мне замечательное письмо, в котором говорил о любви, что за 30 лет прожил со мной счастливо. Если бы не он, я бы уже не жила! Для него хочу поскорее встать на ноги. Господи, помоги! Глядя на него, понимаешь, что такое любовь. Спасибо тебе, болезнь, за это!». Ее последняя запись в блокноте была такой: «Случилось очень приятное событие: Валерина книга все-таки получила признание. Он стал лауреатом лучшей научной работы за 2009 г. Хоть бы кто поздравил, с силой вырываю поздравления для него, лапушки. За нее ректор не дал ему премии – позор! Но это не его проблемы! Он у меня лауреат “Литературной учебы” за 2009 г. Этот год у него урожайный».

Я не был ее палачом, но я чувствую мучительную вину перед нею. На следующий день после ее похорон 10 сентября я написал в своем дневнике: «Моя главная вина перед Ларисой: я не сумел сделать ее счастливой. Я был озабочен больше своей наукой, чем ее счастьем. Прозрение пришло слишком поздно».

Ф.И. Тютчев – вот человек, который лучше, чем другие, выразил не только свое, но и мое горе. В августе, когда мы вернулись из больницы, Лариса как-то сказала: «Как я любила работу по дому! Как я любила убирать! Как я любила готовить! О боже, как все это я любила!». Я был поражен, когда прочитал недавно (конец ноября 2010 г.) последнюю фразу у Ф.И. Тютчева:

В письме к А.И. Георгиевскому – мужу родной сестры Е.А. Денисьевой – Ф.И. Тютчев писал 13/25 декабря 1864 г. из Ниццы: «Вы знаете, как я всегда гнушался этими мнимопоэтическими профанациями внутр<еннего> чувства – этою постыдной выставкою напоказ своих язв сердечных... Боже мой, Боже мой, да что общего между стихами, прозой, литературой – целым внешним миром – и тем... страшным, невыразимо невыносимым, что у меня в эту самую минуту в душе происходит, – этою жизнию, которою вот уж пятый месяц я живу и о которой я столько же мало имел понятия, как о нашем загробном существовании... Теперь вы меня поймете, почему не эти бедные, ничтожные вирши, а мое полное имя под ними – я посылаю к вам (среди них было и стихотворение «Весь день она лежала в забытьи». – В.Д.» (Тютчев Ф.И. Стихотворения. Письма. М., 1986. С. 391). Слава богу, он все-таки писал свои «вирши». А кто лучше его написал «вирши» о горе? Например, такие:

Не только в «виршах» Ф.И. Тютчев, как никто другой, выразил «тупое отчаяние» горя. Он выразил его и в некоторых письмах – в первую очередь к А.И. Георгиевскому. Приведу здесь лишь два письма: