Сочинения в двух томах. Том 2 - Юм Дэвид (онлайн книга без .txt) 📗

Какова бы ни была первоначально связь между этими двумя видами утонченности, я убежден, что ничто так хорошо не исцеляет нас от утонченности аффекта, как воспитание более возвышенного и изысканного вкуса, позволяющего нам судить о характере людей, о гениальных творениях и произведениях изящных искусств. Большая или меньшая склонность к тем очевидным красотам, которые воздействуют на органы чувств (senses), всецело зависит от более или менее сильной чувствительности характера; что же касается наук и свободных искусств, то здесь хороший вкус в какой-то мере представляет собой то же, что и здравый смысл, или по крайней мере в столь сильной мере зависит от него, что оба они становятся неотделимыми друг от друга. Чтобы правильно судить о гениальном произведении, надо принять во внимание так много точек зрения, сопоставить такое множество обстоятельств и обладать таким знанием человеческой природы, что тот, кто не способен вынести наиболее здравое суждение, никогда не сможет быть сносным критиком в такого рода вопросах. И это служит новым доводом в пользу развития склонности к изящным искусствам. Занятия этими искусствами развивают нашу способность выносить суждения; у нас создаются более правильные понятия о жизни. Многие вещи, радующие или огорчающие других людей, начинают представляться нам слишком вздорными и не стоящими внимания, и мы постепенно утрачиваем столь обременительную чувствительность (sensibility) и утонченность аффекта.

Но быть может, я зашел слишком далеко, утверждая, что развитый вкус в изящных искусствах подавляет аффекты и вызывает у нас безразличие к тем объектам, к которым с таким пристрастием относятся все остальные люди. Размышляя далее, я прихожу к выводу, что такой вкус скорее улучшает нашу чувствительность ко всем нежным и приятным аффектам и в то же время делает наш дух неспособным к более грубым и бурным эмоциям.

I

Ingenuas didicisse fideliter artes,

Emollit mores, nec sinit esse feros³.

Это, я полагаю, можно объяснить двумя очень естественными причинами. Во-первых, ничто так не совершенствует характер, как изучение прекрасного в поэзии, красноречии, музыке или живописи. Эти искусства придают чувствованиям определенное изящество, которое чуждо остальному человечеству. Они пробуждают нежные, приятные эмоции. Они отвлекают дух от суеты всяческих дел и корыстных устремлений, влекут к размышлениям, располагают к покою и вызывают приятную меланхолию, которая из всех состояний духа больше всего подходит для любви и дружбы.

Во-вторых, утонченность вкуса благоприятствует любви и дружбе и, ограничивая наш выбор немногими людьми, делает нас безразличными к обществу и беседам большинства людей. Вы редко обнаружите, чтобы простые люди, как бы силен ни был их здравый смысл, очень хорошо различали характеры или подмечали те малозаметные различия и градации, которые делают одного человека предпочтительнее другого. Для них подойдет общество любого человека, обладающего достаточно здравым смыслом. Они будут беседовать с ним о своих развлечениях и делах с той же откровенностью, с какой они беседовали бы с другими людьми, и, встречая многих других вместо него, никогда не почувствуют пустоты или нехватки в его отсутствии. Воспользуемся ссылкой на известного французского писателя²⁰² и сравним рассудительность со стенными или карманными часами, для которых достаточно самого простейшего механизма, чтобы они указывали часы. Но отмечать минуты и секунды и выделять малейшие отрезки времени могут лишь часы со сложнейшим механизмом. Тот, кто хорошо усвоил знания, полученные из прочитанных книг и общенйя с людьми, найдет удовольствие только в обществе немногих избранных собеседников. Он слишком остро чувствует, насколько понятия всех остальных людей недостаточны в сравнении с теми понятиями, которых придерживается он сам. И поскольку его симпатии ограничиваются столь узким кругом людей, то неудивительно, что они у него более глубоки, чем если бы они были более широкими и менее избирательными. Место веселости и шуток собутыльников занимает у него крепкая дружба, а пыл молодых желаний превращается в утонченный аффект.

О СВОБОДЕ ПЕЧАТИ⁵

Ничто, вероятно, так не удивляет иностранца в нашей стране, как та полная свобода, с которой мы можем сообщать общественности все, что нам заблагорассудится, и открыто критиковать любой шаг, сделанный королем или его министрами. Если правительство принимает решение о войне, то утверждают, что оно умышленно или неумышленно понимает интересы страны превратным образом и что мир при данном состоянии дел несравненно предпочтительнее. Если же министры склонны к миру, то наши писатели, трактующие политические вопросы, жаждут войны и разрушения и изображают мирное поведение правительства низким и малодушным. Поскольку эта свобода не предоставляется ни при какой другой системе правления (government), ни при республиканской, ни при монархической, в Голландии или Венеции не больше, чем во Франции или Испании, то вполне естественно может возникнуть вопрос: как получается, что только Великобритания пользуется указанной привилегией?^ь

Причина того, что законы балуют нас такой свободой, кроется, как мне кажется, в смешанной форме нашего правления, которое не является ни полностью монархическим, ни полностью республиканским. Если я не ошибаюсь, будет признано справедливым наблюдением относительно политики то, что две крайности в правлении, свобода и рабство, обычно в высшей степени близки друг к другу; что, если отойти от крайностей и примешать немного монархии к свободе, правление всегда становится более свободным; и что, с другой стороны, если примешать немного свободы к монархии, иго последней становится еще более тяжелым и нетерпимым. При такой системе правления, какая существует во Франции,—правлении абсолютистском, при котором право, обычай и религия все сообща способствуют тому, чтобы люди сочли себя удовлетворенными своим положением, монарх не может испытывать никакой зависти к своим подданным и поэтому может предоставить им большую свободу слова и поступков. При системе правления полностью республиканской, такой, какая существует в Голландии, где нет столь возвышающегося надо всеми правителя, который вызывал бы зависть в государстве, можно совершенно безопасно доверять правителям неограниченную власть, и, хотя из такой власти проистекают многие преимущества для сохранения мира и порядка, все же она налагает значительные ограничения на действия людей и заставляет каждого отдельного гражданина оказывать большое уважение режиму. Таким образом, кажется очевидным, что две крайности—абсолютная монархия и республика—приближаются друг к другу в некоторых существенных обстоятельствах. В первой правитель не имеет зависти к народу; во второй народ—к правителям; это отсутствие зависти порождает взаимную веру и доверие в обоих случаях и приводит к своего рода свободе в монархиях и своего рода деспотической власти в республиках.

Чтобы оправдать вторую часть ранее высказанного утверждения о том, что при каждой системе правления используются совершенно различные методы и что смесь монархии и свободы делает иго более легким или более тяжелым, я должен обратиться к высказыванию Тацита, согласно которому римляне при императорах не могли вынести ни полного рабства, ни полной свободы. «Nec totam servitutem, nec totam libertatem pati possunt»⁷—это высказывание перевел один известный поэт, который применил его к англичанам в своем ярком описании политики и правления королевы Елизаветы:

Et fît aimer son joug à l’Anglois indompté,

Qui ne peut ni servir, ni vivre en liberté.

Henriade, liv. 1⁸.

В соответствии с приведенными высказываниями мы должны рассматривать систему правления в Римском государстве при императорах как смесь деспотизма и свободы, в которой преобладал деспотизм; а английскую систему правления—как аналогичную смесь, в которой господствует свобода. Последствия в данном случае соответствуют моему предшествующему утверждению; они таковы, как этого можно ожидать при тех смешанных формах правления, которые порождают взаимную настороженность и зависть. Многие из римских императоров были самыми жестокими тиранами, которые когда-либо позорили человеческую природу; и очевидно, что их жестокость в основном возбуждалась их завистью и тем наблюдавшимся ими фактом, что все великие люди Рима с трудом выносили господство над ними семьи, которая совсем незадолго до этого нисколько не возвышалась над их семьями. С другой стороны, поскольку в Англии преобладает республиканская часть системы правления, хотя и со значительной примесью монархии, она обязана ради собственного сохранения постоянно проявлять бдительность по отношению к правителям, устранять всякую неограниченную власть и охранять жизнь и состояние каждого при помощи всеобщих и обязательных законов. Ни один поступок не должен считаться преступлением, кроме тех, которые закон ясно определил как таковые; ни одно преступление не должно вменяться в вину человеку иначе как путем предоставления судьям юридического доказательства его совершения; и даже сами эти судьи должны быть его согражданами, обязанными, исходя из собственных интересов, бдительным оком следить за злоупотреблениями и произволом министров. Из данных положений следует, что в Великобритании существует свобода и даже, возможно, вольность в такой же мере, в какой в Риме раньше процветали рабство и тирания.