Собрание сочинений. Том 3 - Маркс Карл Генрих (версия книг txt) 📗
А. «КОММУНИЗМ, СОЦИАЛИЗМ, ГУМАНИЗМ»[124] «RHEINISCHE JAHRBUCHER», Т. I, СТР. 167 И СЛ
Мы начинаем с этой статьи, потому что в ней с полным сознанием и с большим чувством собственного достоинства раскрывается немецкий национальный характер «истинного социализма».
Стр. 168. «по-видимому, французы не понимают своих собственных гениев. Здесь им приходит на помощь немецкая наука, которая даёт в социализме разумнейший — если можно только применять к разуму степени сравнения — общественный строй».
Итак, здесь «немецкая наука» даёт «в социализме» некий «общественный строй», и притом «разумнейший». Социализм объявляется просто ветвью всемогущей, всемудрой, всеобъемлющей немецкой науки, которая создаёт даже общество. Правда, социализм — французского происхождения, но французские социалисты были «в себе» немцами, почему действительные французы их и «не поняли». Поэтому наш автор может сказать:
««Коммунизм — французское явление, социализм — немецкое; счастье французов, что они обладают таким счастливым общественным инстинктом, который сможет когда-нибудь заменить им научные занятия. Этот результат был предначертан в ходе развития обоих народов. Французы через политику пришли к коммунизму» (теперь мы, конечно, уже знаем, как французский народ пришёл к коммунизму); «немцы через метафизику, превратившуюся под конец в антропологию, пришли к социализму» (именно к «истинному социализму»). «Тот и другой растворяются, в конце концов, в гуманизме».
После того, как коммунизм и социализм превращены в две абстрактные теории, в два принципа, очень легко, конечно, измыслить любое гегелевское единство обеих этих противоположностей под любым неопределённым названием. Это даёт возможность не только бросить проницательный взгляд на «ход развития обоих народов», но и блестяще обнаружить превосходство предающегося спекулятивным измышлениям индивида над французами и немцами.
Впрочем, вся эта фраза почти дословно списана из пютмановского «Burgerbuch», стр. 43 и др.[125] Да и вообще «научные занятия» в области социализма ограничиваются у автора конструирующим воспроизведением идей, находящихся в названной книге, в «Двадцать одном листе» и других произведениях из периода возникновения немецкого коммунизма.
Приведём лишь несколько образчиков выдвинутых в этой статье возражений против коммунизма.
Стр. 108. «Коммунизм не объединяет атомы в органическое целое».
Требование объединить «атомы» в «органическое целое» не более разумно, чем требование квадратуры круга.
«Коммунизм, как он фактически представлен в главном своём центре, во Франции, представляет собой грубую противоположность эгоистическому разложению государства лавочников; он не возвышается над этой политической противоположностью, не достигает безусловной, лишенной предпосылок, свободы» (там же).
Voila{343} немецко-идеологический постулат «безусловной, лишённой предпосылок свободы», которая является только практической формулой для «безусловного, лишённого предпосылок, мышления». Французский коммунизм, конечно, «груб», ибо он является теоретическим выражением действительной противоположности, над которой, согласно нашему автору, он должен был бы возвыситься, для чего ему нужно было только представить её в своём воображении как уже преодоленную. Ср. между прочим «Burgerbuch», стр. 43.
«Тирания вполне может продолжать существовать и в рамках коммунизма, ибо он не допускает дальнейшего существования рода» (стр. 168).
Бедный род! До сих пор «род» существовал одновременно с «тиранией»; но так как коммунизм упраздняет «род», то именно поэтому он может сохранить «тиранию». Но как же, по мнению нашего «истинного социалиста», коммунизм начинает упразднять «род»? Он «имеет перед собой массу» (там же).
«Человек в коммунизме не сознаёт своей сущности… коммунизм доводит его зависимость до крайнего, самого грубого отношения, до зависимости от грубой материи — до разрыва между трудом и наслаждением. Человек не достигает свободной нравственной деятельности».
Чтобы оценить по достоинству «научные занятия», которые привели нашего «истинного социалиста» к этому утверждению, обратим внимание на следующее положение:
«Французские социалисты и коммунисты… теоретически отнюдь не поняли сущности социализма… даже радикальные» (французские) «коммунисты ещё далеко не преодолели противоположности труда и наслаждения… не поднялись ещё до мысли о свободной деятельности… Различие между коммунизмом и миром лавочников заключается лишь в том, что в коммунизме полное отчуждение действительной человеческой собственности должно быть освобождено от всякой случайности, т. е. должно бить идеализировано» («Burgerbuch», стр. 43).
Итак, наш «истинный социалист» упрекает здесь французов к том, что они обладают правильным сознанием своего фактического общественного положения, между тем как они должны были бы содействовать тому, чтобы «Человек» осознал «свою сущность». Все упрёки, бросаемые этими «истинными социалистами» французам, сводятся к тому, что фейерба-ховская философия не является последним словом всего их движения. Наш автор исходит из готового положения о разрыве между трудом и наслаждением. Но вместо того, чтобы начать с этого положения, он идеологически перевёртывает вопрос, начинает с отсутствия сознания у человека, делает отсюда умозаключение о «зависимости от грубой материи» и заставляет эту зависимость реализоваться в «разрыве между трудом и наслаждением». Впрочем, мы ещё увидим, к каким выводам приходит «истинный социалист» со своей независимостью «от грубой материи». — Вообще, все эти господа отличаются необычайно утончённой чувствительностью. Всё, в особенности же материя, шокирует их, повсюду они жалуются на грубость. Выше мы уже имели ««грубую противоположность», теперь мы имеем «самое грубое отношение», «зависимость от грубой материи»:
Немец провещал: увлекаться любовью Нельзя слишком грубо, иначе всегда Она вред наносит здоровью[126].
Разумеется, немецкая философия, облекшись в социалистические одежды, обращается для вида к «грубой действительности», но при этом она всегда держится на почтительном расстоянии от неё и кричит ей с истерическим раздражением: noli me tangere!{344}
После этих научных возражений французскому коммунизму мы находим некоторые исторические разъяснения, блестяще свидетельствующие о «свободной нравственной деятельности» нашего «истинного социалиста», о его «научных занятиях», а также о его независимости от грубой материи.
На стр. 170 автор приходит к «выводу», что «грубый» (ещё раз!) «французский коммунизм» один только и «существует». Конструкция этой априорной истины выполняется с большим «общественным инстинктом» и показывает, что «человек сознал свою сущность». Послушайте только:
«Не существует никакого иного коммунизма, ибо то, что дал Вейтлинг, есть лишь переработка фурьеристских и коммунистических идей, с которыми он познакомился в Париже и в Женеве».
«Не существует никакого» английского коммунизма, «ибо то, что дал Вейтлинг и т. д.». Томас Мор, левеллеры, Оуэн, Томпсон, Уотс, Холиок, Гарни, Морган, Саутуэлл, Гудвин Бармби, Гривс, Эдмондс, Хобсон, Спенс были бы крайне изумлены, resp. перевернулись бы в гробу от удивления, если бы услышали, что все они не коммунисты, — «ибо» Вейтлинг ездил в Париж и в Женеву.
Впрочем, вейтлинговский коммунизм всё же, по-видимому, не вполне совпадает с «грубым французским коммунизмом», vulgo{345} — бабувизмом, ибо он содержит в себе и «фурьеристские идеи».
«Коммунисты были особенно сильны в построении систем или заранее готовых общественных порядков («Икария» Кабе, «Благоденствие», Вейтлинг). Но все системы отличаются догматически-диктаторским характером» (стр. 170).
Высказав своё мнение о системах вообще, «истинный социализм» избавился, разумеется, от труда изучения самих коммунистических систем. Одним ударом он преодолел не только «Икарию»[127], но и все философские системы от Аристотеля до Гегеля, «Систему природы»[128], ботанические системы Линнея и Жюссьё и даже солнечную систему. Впрочем, что касается самих систем, то почти все они появились в начале коммунистического движения и служили тогда делу пропаганды в форме народных романов, вполне соответствовавших неразвитому ещё сознанию только что пришедших в движение пролетариев. Кабе сам называет свою «Икарию» roman philosophique{346}, и судить о Кабе, как о главе партии, нужно не по его системе, а по его полемическим произведениям и вообще по всей его деятельности. Некоторые из этих романов, как, например, система Фурье, проникнуты подлинно поэтическим духом; другие же, как системы Оуэна и Кабе, лишены всякой фантазии и носят на себе печать купеческой расчётливости или юридически-ловкого приспособления к воззрениям класса, который требовалось обработать. В процессе развития партии эти системы теряют всякое значение и сохраняются, в крайнем случае, только номинально, в качестве лозунгов. Кто во Франции верит в Икарию, а в Англии — в планы Оуэна, проповедь которых он сам видоизменял в зависимости от обстоятельств или из соображений пропаганды среди различных классов? Что подлинное содержание этих систем вовсе не заключается в их систематической форме, видно лучше всего на примере правоверных фурьеристов из «Democratie pacifique», которые при всём своём правоверии являются прямыми антиподами Фурье, буржуазными доктринёрами. Истинное содержание всех составивших эпоху систем образуют потребности времени, в которое они возникли. В основе каждой из них лежит всё предшествующее развитие нации, историческая форма классовых отношений с их политическими, моральными, философскими и иными следствиями. Словами о том, что все системы являются догматическими и диктаторскими, ничего не сказано об этом базисе и об этом содержании коммунистических систем. У немцев не было развитых классовых отношений, какие были у англичан и французов. Немецкие коммунисты могли поэтому заимствовать базис своей системы только из условий жизни того сословия, из которого они происходили. И вполне естественно, что вследствие этого единственная существующая немецкая коммунистическая система была воспроизведением французских идей в рамках мировоззрения, ограниченного отношениями мелкого ремесла.
