Постфилософия. Три парадигмы в истории мысли - Дугин Александр Гельевич (читаем книги .TXT) 📗
При этом в фильме появляются какие-то «рационалисты», которые продолжают бороться в наше время с христианской традицией, как будто с ней уже не покончено несколько веков назад. Активный атеизм в атеистической цивилизации — диагноз и нечто уже несущее в себе элементы постмодерна. Кроме того, в фильме действуют парадийно злобные «Бен-Ладены» из Opus Dei.
Встаёт вопрос: «Что нам сообщил фильм? О чем он?» Одни говорят: «Фильм неплохой». Другие: «Полное дерьмо». Третьи: «Богохульство». Четвёртые: «Я ничего не понял». Но все его посмотрели, и то, чтобы все его посмотрели, и является главной задачей фильма. Не финансовой задачей. Не задачей подорвать чью-то веру, никакой веры в постмодерне ни у кого на самом деле нет. А если она есть, то люди просто «не проснулись». Факт демонстрации «Кода да Винчи» является самостоятельным, самозначимым актом. Это и есть классический образец гносеосимуляции. Фильм, который не повествовал ни о чем, но который привлек внимание, который вызвал желание его интерпретировать, спорить, смотреть. И вот он прошел. Новый сезон. Новый триллер, блокбастер заменил его, и от него не осталось ровным счетом ничего. Ни от Дэна Брауна, ни от людей, которые смотрели фильм, поставленный по его книге. Знаний ни положительных, ни отрицательных не прибавилось ни у одного из наблюдателей этого фильма, ни у создателей этого фильма. Прошел? — и хорошо.
Что это было? Это была гносеосимуляция. Было мнение, что это, мол, шаг по деконструкции христианского мифа. Но в наше время такая деконструкция — через привлечение эбионитской модели минимальной антропологической христологии — абсолютно неуместна. Только очень наивный человек может воспринять это как деконструкцию христианства. На самом деле, это ироничное издевательство над методом деконструкции, то есть над критическим приведением высказывания его контексту. Это подмигивание настоящих, фундаментальных постмодернистических нигилистов над самим процессом деконструкции. Это в каком-то смысле пост-постструктурализм.
В этом и состоит специфика реализации исчезновения гносеологического кода через смешение двух гносеологических парадигмальных кодов.
«Код да Винчи» интересен, потому, что это свидетельство раннего постмодерна. Здесь ещё ясно виден сбой. Видно, как устроена наползающая структура тотальной доминации отсутствующего кода в постмодерне. Нелепость и механицизм сюжетной линии, провальная игра актёров, нарочитый идиотизм сценария, гротескность и выпуклая прочерченность столкновения трёх концептуальных линий (ортодоксии, ереси и модерна) ещё несут в себе упрощённость и схематизм архитектурного плана. В более развитом постмодерне все эти огрехи, следы механических устройств, пот инженерной работы, неуклюжие диалоги будут тщательно заделаны, и догадаться о устройстве постмодернистского текста (кинофильма, игры, жизни) будет гораздо сложнее. Поэтому-то и стоит обратить на этот фильм внимание: он нам интересен, так как чрезвычайно плох и разоблачает основной ход постмодернистской игры, через напластование двух кодов, скрывающей (=вскрывающей) отсутствие собственного кода.
Переписать классику
Если мне скажут, что возможен постмодернистский текст, который не будет содержать отсылани к гносеологическому коду модерна, ни к гносеологическому коду Традиции, то я просто рассмеюсь, поскольку такое утверждение может быть построено исключительно на смутном и неточном понимании того, что такое гносеологический код Просвещения и что такое гносеологический код премодерна, Традиции. Иными словами, если этого смешения не будет, то любой текст поддается однозначной гносеологической интерпретации в рамках той или иной парадигмы. Значит, он не принадлежит постмодерну, а если он не принадлежит постмодерну, то мы его не рассматриваем, ибо он остался в (условном) прошлом. И в наше время его прочтение просто невозможно.
Таким образом и возникает необходимость переделать и переосмыслить произведения и классического модерна, и премодерна, создав некий постмодернистский remake тех произведений, систем и структур, которые существовали в рамках гносеологических моделей премодерна или модерна.
Есть удачные примеры, например, песня музыканта Псоя Короленко о «Невском проспекте». В короткой, на постмодернистский манер, песне, Псой ёмко и предельно точно пересказывает «Невский проспект» Гоголя. Это образец великолепного постмодерна. А есть и неудачные примеры постмодерна (их намного больше). Например, фильм «Даун-хаус» — попытка гламурного актёра из золотой молодежи Фёдора Бондарчука и Ивана Охлобыстина, бывшего хулигана, ставшего позже попом (!), переложить на постмодернистический лад «Идиота» Достоевского. Хотя у создателей «Даун-хауса» совсем ничего не получилось, их попытка перепоставить классику похвальна. Кто-то сделает это лучше. Клипы по Достоевскому. «Преступление и наказание» в комиксах...
В целом же без переложения на стилистику постмодерна мы просто не способны дешифровать послания предшествующих парадигм. В постмодерне без этого мы вообще ничего (скоро будем) не способны воспринять.
В эпоху постмодерна всякое знание либо является гносеосимуляцией и интегрировано в этот процесс, либо его нет вообще — т.е. попадает в сферу строгого ничто, остается за скобками и абсолютно нигде не существует.
Короткое замыкание лингвистики (по Дж. Бейтсону)
Единственным знанием в постмодерне является гносеосимуляция или симулякр знания, поскольку в процессе смешения двух кодов как раз и происходит смешение между субъектом и объектом, их взаимное исчезновение через короткое замыкание.
Есть такой интересный психолог и лингвист Джордж Бейтсон, один из основателей современной психолингвистики, чьи ушлые последователи с коммерческой жилкой изобрели НЛП... Но Бейтсон здесь не при чем, он был настоящим учёным и искренним человеком. Так вот, Бейтсон писал о том, что одним из распространённых инструментов формирования психических расстройств в раннем детстве является косноязычие родителей. Не способные совладать со своей речью родители иногда говорят своему ребенку: «подойди ко мне подальше» или: «ну это, сделай это, ну, это самое...» или дают другие крайне приблизительные или противоречивые установки. Так постепенно формируется разлад психики ребёнка, включая ряд характерных биологических дисфункций.
Точно так же постоянное смешение двух гносеологических кодов в классическом дискурсе постмодерна создает из нас, зрителей и участников этого гносесимуляционного процесса (так как все мы, здесь сидящие и не сидящие, являемся, безусловно, частями этого процесса симулякра знаний), сумасшедших с расстроенными психо-физиологическими функциями. У косноязычных, умственно отсталых или просто слишком спешащих, усталых и измотанных родителей формирование из ребёнка шизофреника происходит случайно. А в постмодерне смешение парадигм является программным. Это осознанный метод, направленный на стирание субъекта, через его смешение с объектом, через его катастрофу и падение в экран.
Экстатический топос
Таким образом, в симулякре знаний происходит некое жонглирование постгносеологическими квантами, которые можно назвать экстатическим топосом постгносеологии.
Например, нам что-то показывают или рассказывают, мы оживляемся, нам весело, идут некие токи, растёт напряжение... Нам показывают другое, мы следим за этим, нам становится скучно, мы засыпаем... Потом опять что-то мелькнуло интересное...
Весь процесс знаний в постмодерне построен между этими экстатическими топосами, которые нас оживляют. «Не дай себе засохнуть» или «познай Вселенную за один миг» и «инопланетяне среди нас» — и мы сразу включаемся, и потом остываем, когда нам по каналу «Спас» в программе «Философские чтения» рассказывают о Канте. Кого-то, может быть, Кант и вдохновляет, но опять же: для того чтобы в постмодерне читать или преподавать Канта, должно периодически сопровождать это определенными анекдотами. И чем дальше, тем больше анекдотов, потому что внимание студентов становится всё более кратким. Отсюда нынешние «философские» издания: Хайдеггер в комиксах или голый Хайдеггер в книжке-раскраске, которому студентам цветными карандашами рекомендуется пририсовать рожки...
