Кухонная философия. Трактат о правильном жизнепроведении - Кригер Борис (читать полные книги онлайн бесплатно txt) 📗
Всякое движение – распадание, а потому движение есть то, что не присуще душе, и потому душа неуничтожима. Св. Августин дает метафизическое доказательство неуничтожаемости души, основанное на совершенно других принципах. Св. Августин, резюмируя свои длинные рассуждения, дает следующую краткую, но весьма туманную формулировку своего доказательства: «Ложность не может быть без чувства, она же (ложность) не быть не может, следовательно, чувство существует всегда. Но чувств нет без души, следовательно, душа вечна. Она не в состоянии чувствовать, если не будет жить. Итак, душа живет вечно».
Так или иначе, мы чувствуем, что в нас есть что-то стороннее, не подверженное разрушению, тот самый сторонний наблюдатель, с которым мы ассоциируем истинных самих себя. Более того, этот сторонний наблюдатель, кажется, имеет мало общего с нашим конкретным физическим «я», и будь то лишь обман наших чувств, очередная уловка природы, чтобы мы не очень переживали, давая потомство и умирая, во многих из нас есть упомянутое Фрейдом «океаническое» чувство принадлежности к чему-то мировому, какое-то чувство не отделенности нас от Вселенной, а скорее отдаленности нас от самих себя. Иногда я чувствую себя более причастным к галактике M33, чем к тому, что лежит у меня на тарелке. Эта самоотстраненность и принадлежность ко всему мирозданию есть прекрасный повод видеть в разрушении лишь новый виток созидания.
Совесть – стержень человеческой морали?
Как часто тоска обволакивает всё мое естество, став привычной спутницей дыхания, долгих цепочек обмена веществ с холодной и рано темнеющей внешней средой. Иногда – это совесть. Мне больно за прожитый понапрасну час, за очередной табун людей, погибших разом где-то на другом конце света, за обиженного мной мальчика в училище, да Бог знает за что еще. Совесть, та самая дешевая и затасканная бумажка, во многих языках номинально существующая в виде малоупотребимого слова, совесть и тоска, вот будни обычных представителей моей расы – страдальцев от рождения до гроба. Мне тошно есть, когда голодают эти несчастные африканцы, а я всё ем, ем, ем. И не пошлю, вот ведь, им, голодным, этот кусок баранины с соусом, который уже в горло не лезет, а всё равно не пошлю. И не усыновлю небольшую деревеньку в Судане. Совесть болит у меня раздельно от рассудка, как отправленное на отдых место, как карибский остров с прекрасным берегом, которого нет за пределами воображения и туристических проспектов. Быть хорошим не хочется, досадно, скучно и ненормально. Хочется быть выше этого, в каком-то ином измерении восторгов и прозрений, но совесть вперемешку с тоской тянет назад, к земле, к ней, родненькой, из которой вышли и в которую войдем. А Судан всё дохнет, а я всё объедаюсь. И не нужно мне так много, и не голоден, и скучно, а им, небось, ой как кушать-то хочется. У них, небось, огромная лестница потребностей. Такая огромная, что верхней перекладины и не видно. А я не даю и не хочу давать, хоть и совестно, но всегда достаточно оправданий. Я смотрю на людей, и мне противно. Стыдно за них, за все их пошленькие похотливенькие мысли. За свои мысли тоже стыдно, но не так. Я же их не знаю вполне. Мои мысли мне менее знакомы, чем чужие. А чужие видны насквозь. Иногда мне кажется, что я слышу их, эти чужие, пыльные, запрятанные в нелепой одежде и еще более нелепых голых телах мысли. Всё о том же, всё о тех же сочных скучных глупостях, разлагаемых на цепочки обменов, молекул кислот и эфиров. Скучно.
Хочется рассуждать, философствовать, неспешно морализуя, выводя наизнанку, что хорошее – есть плохое, и наоборот. Так уютнее и безопаснее укутывать совесть и тоску. Вообще, совесть есть разновидность тоски, тугого упрямого чувства сожаления по непрожитому, по оставленному где-то среди старых вещей, и потому никогда не доставшемуся нашему скучающему рассудку.
Я вижу графики и научные тексты, и мне хочется что-нибудь делать, что-то открывать, что-то постигать и вносить в эти стройные графики и таблички, но как подумаешь, что всё это придется пробивать сквозь непробиваемую пошлость «чушь несущих университетов», эдаких истинно ученых палачей и судей несчастных Менделей, так и плюнешь, а не пошли бы они все лесом!
Всё прятки да считалки с тоскливой совестью и скукой. Отсюда возникает раздражение на себя, на запах жизни и на прочие проявления Вселенной в себе. Как проявляет себя Вселенная в рюмке коньяка? Не знаю. Увы, мои старые еврейские ферменты расщепляют алкоголь задолго до того, как он усыпляет совесть. Удивительно – и зачем природе следует повторять одно и то же из поколения в поколения, из столетия в столетие? Ведь это всё одно и то же, практически абсолютно одно и тоже. Всё те же обрюзгшие от обжорства тела, всё те же опухшие от голода тела, тела, тела, тела… Только тела. Материя внутри костюмов, обернутая материей костюмов.
Совесть – это когда стыдно и хочется не просто пропасть, исчезнуть, раствориться, и даже не просто не существовать вообще, а даже и не ведать, что можно было бы и существовать. Вот что такое совесть. Это боль наизнанку, которую мы не умеем ни надевать, ни снимать и которая нам, как ни рядись, не к лицу. Нам, разумным теоретикам естества, философам от печатных станков, она не к лицу. И не надо смеяться над теми, кто во всем видит заговор темных сил. То, что он не всегда удается, как задумано, вовсе не значит, что его не было. Просто когда замысел сталкивается с человеческой врожденной глупостью, ленью и суесловием – никакой замысел не может исполниться вполне. Я думаю, в этом и есть объяснение, почему зло не вполне способно захватить мир – оно хаотично, спонтанно и тем слишком вредит самому себе в первую очередь. Не сомневайтесь, заговоры всё время возникают и планируются, как же иначе, еще одну золоченую табуретку приобрести – это ведь достаточный стимул лишить жизни пару сотен тысяч, но на другом конце света, не прямо, а косвенно, а потому абстрактных и абсолютно нереальных. А их мертвые или страдающие еще живые лица сосредоточены. Они заняты. Они умирают. Это занятие. Поверьте мне, это занятие. Им некогда осмыслять и рассуждать. А тем более догадываться и разоблачать. Мы можем быть спокойны. Это не нас им, а их нам показывают по телевизору, не один раз, а много, очень часто повторяя одни и те же кадры, за неимением множества столь впечатляющих кадров. Мы тоже заняты, мы едим и смотрим, как они умирают или страдают, а часто – как они уже умерли, и следствие уже началось, от чего становится уютнее и спокойней, поскольку меры уже принимаются. О, воистину, телевидение – победа дьявола, который в мелочах. Празднуй, дьявол, вот твои мелочи, они у меня за обедом, мертвые чьи-то тела у меня за обедом. Это выпуск новостей. Вы славно сработались с природой-матушкой. С людишками-извергами. Отличное обеденное шоу. Я впечатлен. На всю жизнь, пока не придет черед меня показывать по телевизору, но я буду слишком сосредоточен и занят, поскольку это очень занимающее событие – твоя собственная смерть.
Иногда мне кажется – я знаю, что люди скажут, задолго до того, как они открыли рот, и всегда оказывается: нет, не то. Сказали не то, что я думал, но не менее пошлое или скучное. Причем кажется, как же я не догадался, ведь это так обычно и ясно. Это я называю предчувствием будущего, очевидного, но никогда не случающегося вполне – так, как ожидаешь. Ученые поражаются – и почему люди помогают друг другу без видимой пользы для себя? Ученые люди рациональные. Им этого не понять. Мне тоже всегда это интересно: поможет, скажет «спасибо», «до свиданья», а потом убьет. Всё культурненько и скучно. Противоречивость людей, мира и будущего должна быть зарегистрирована как основной закон Вселенной. Нас чрезвычайно вводят в заблуждение, рисуя образ нормального человека. По-настоящему тот кошмар, который мы из себя представляем, и есть вполне нормальный человек. А то, что нам рисуют как идеал, – такой же пластиковый фантом, как кукла Барби. Вот часто теперь стали делать фильмы, в которых роботы в будущем начинают проявлять человеческие качества. Но их злые люди поражают в правах, потому что они не могут быть эмоциональными. Это глупости. Я вам запрограммирую робота так, что он еще будет круче, чем настоящий человек. Он такие эмоциональные выкрутасы будет выкидывать, что вам и не снилось. И рыдать будет, всё, как положено. Наша человеческая пропаганда создает барбиобразную сказку о нормальном человеке с якобы какими-то особыми таинственно непостижимыми эмоциями, чувствами и сложнообразованностями. А смотри, как природа просто обращается с этими сложнообразованностями – тряхануло где-то, а ну их цунами – и нету ста тысяч уникальных сложнообразованных личностей. Мать-природа куда круче, чем любые наши человеческие мясодавилки-диктаторы. Она еще нам не всё показала. (Но многие знают, на что она способна, хоть и помалкивают.) Итак, предсказание будущего, что, мол, роботов будут обижать, похоже на мое предсказание того, что вымолвит мой очередной собеседник. Казалось бы, правильно и логично, но когда вымолвит – совсем не то. Скорее роботам выдадут привилегированные права, как теперь расовым меньшинствам, и укажут, что всякое мыслящее существо, даже стиральная машина, имеет прав не меньше, чем ее создатель, неясно мыслящий человек. А мы продолжаем отрицать это и есть свиней. Хотя многие из нас живут практически такой же насыщенной жизнью, как и эти животные. Но мы подменяем мясо объектом и не желаем отказаться от привычки пожирать убиенное. Странно, что мы отказались от людоедства. Поскольку наше сострадание к инонародным, погибшим на другом конце земли, мало отличается от нашего отношения к убитым на бойне свиньям. А тут-то и проступает совесть и неприязнь всех окружающих ко мне за то, что я говорю неприятные вещи, которые говорить нельзя. Я знаю, что нельзя. Я знаю, но говорю. Значит, я бессовестный. Значит, я не обладаю искусством приятного проведения времени и незадавания идиотских вопросов, за которые нам так противны моралисты, львы толстые всякие и кто поменьше.
