Диалектика абстрактного и конкретного в научно-теоретическом мышлении - Ильенков Эвальд Васильевич (книги онлайн бесплатно серия TXT) 📗
Каждый знает, как трудно бывает определить -- то ли ты сам когда-то видел факт, то ли тебе о нем кто-то рассказывал, -- особенно, когда речь идет о фактах, случившихся очень давно.
Память, как известно, всегда опирается на слово, на речь. Без речи нет вообще того, что мы называем человеческой памятью. И только те черты события, факта, о которых я упоминаю при рассказывании о нем, те черты, которые я воспроизвожу словесно, в конце концов и сохраняются в сознании. Все остальное постепенно стирается в памяти, и, по-видимому, не случайно: если я о чем-то не считаю нужным упоминать, значит я считаю это "несущественным", не заслуживающим упоминания...
Так что отсеивание "несущественного", не стоящего упоминания, происходит уже при построении образов памяти, и происходит совершенно непреднамеренно. Никаких сознательных усилий "логической способности" в этом случае не совершается. В итоге в образе памяти оказываются стертыми все детали, все подробности, а сам образ становится крайне абстрактным и обобщенным.
Уже простая память, таким образом, создает то, что называют обычно "общим представлением" и даже выделяет "существенное".
Но очень часто (к сожалению, слишком часто) память удерживает не то, что по зрелом размышлении, спустя некоторое время, хотелось бы вспомнить, и, наоборот, начисто утрачивает те черты фактов, которые "на самом деле", а не по мнению свидетеля, были как раз самыми "существенными" для объективной характеристики события. Судебные следователи, практика которых хорошо знакома каждому по уголовным романам, эту особенность человеческой памяти прекрасно знают и строжайшим образом учитывают. Часто те детали и подробности события, на которые свидетель не обратил никакого внимания, как раз и оказываются с точки зрения объективной оценки события самыми важными и "существенными".
Историки слишком хорошо знают, что даже "письменная" память человечества не сохраняет того, что было как раз самым важным и существенным. Средневековые хроники чрезвычайно тщательно описывают слова и деяния королей и придворных дам и не дают почти никаких сведений о материальных условиях и "причинах" событий... Объективно важные события и факты описываются в них настолько общо, что вызывают досаду современного ученого.
Все это говорит за то, что "представление" -- даже если его толковать как просто удержанный в памяти образ вещи, факта, явления или события, когда-то побывавшего в поле созерцания людей, есть в итоге крайне "обобщенное" и уж во всяком случае крайне "абстрактное" отображение реальности, -- хотя бы потому, что человеческая память неразрывно связана со словом.
Представление в итоге оказывается чем-то таким, что носит в себе одновременно и черты "чувственного" познания, и черты "мышления", и не подводится в итоге ни под ту, ни под другую рубрику.
"Представление" в итоге приходится толковать как некоторый гносеологический гибрид, как продукт смешения созерцания с мышлением, восприятия -- с понятием. Но в таком случае следовало бы оставить его вообще в покое до тех пор, пока не исследованы порознь чувственное сознание с одной стороны и понятие -- с другой. В таком случае не следовало бы вообще считать "представление" -- наряду с ощущением -- "чувственной ступенью" отражения. "Представление" в таком случае не может рассматриваться как более простая, чем "понятие", форма отражения. Оно оказывается чем-то более сложным и предполагает "понятие" как свой составной элемент...
Вся эта путаница, из которой невозможно найти выхода, основывается прежде всего на непонимании общественного характера "чувственного познания" человека. С общественной же точки зрения вопрос разрешается легко и рационально.
Благодаря речи индивид "видит" мир не только и не столько своими глазами, сколько миллионами глаз. Поэтому под "представлением" Маркс и Энгельс всегда разумеют вовсе не удержанный в индивидуальной памяти чувственный образ вещи. Такое толкование, может быть уместное в психологии, оказывается совершенно неверным в качестве теоретико-познавательного содержания этой категории. "Представление" для гносеологии, исходящей из общественного индивида, -- это реальность опять-таки общественная. В состав "представления" входит то, что удержано в "общественной" памяти, в формах общественной памяти. А такой формой является прежде всего речь, язык. И если индивид приобрел представление о вещи от других непосредственно созерцающих ее индивидов, то он приобрел только такую форму сознания о ней, какую бы он получил в том случае, если бы сам, собственными глазами, созерцал этот факт, эту вещь. Представление и есть общественно осознанное созерцание. Обладать "представлением" -- это значит обладать общественно осознанным (т.е. выраженным или могущим быть выраженным в речи) созерцанием.
Если я "созерцаю" вещь глазами другого индивида, сообщающего мне свои непосредственные впечатления о ней, то я приобретаю представление. И наоборот, если я выражаю в речи созерцаемый мною факт, то это значит, что осознаю его для другого, а тем самым для самого себя как общественно созерцающего индивида.
От того, что я -- посредством речи -- "созерцаю" вещь глазами другого индивида или другой индивид "созерцает" вещь моими глазами, -- от этого ни я, ни другой индивид не приобретает еще "понятия" об этой вещи. Мы взаимно обмениваемся представлениями. Представление по гносеологии Маркса-Энгельса и есть общественно (то есть словесно) выраженное созерцание, "словесное бытие" созерцания, как иногда выражается Маркс.
Созерцание и представление тем самым выступают в качестве категорий, выражающих общественную природу эмпирического сознания, а не психологические состояния индивида. "Представление" -- в отличие от "созерцания" -- всегда опосредствовано речью, как общественной реальностью сознания. В состав представления всегда входит только то, что я в моем индивидуальном созерцании воспринимаю общественным образом, то есть могу через речь сделать достоянием общественного сознания, достоянием другого индивида, а тем самым и для самого себя как общественно-созерцающего индивида.
И суметь выразить чувственно созерцаемые факты в речи -- это значит суметь перевести индивидуально созерцаемое мной в план представления как общественного сознания. Уметь выражать факты, непосредственно созерцаемые мной, в речи -- это и значит уметь переходить от созерцания фактов в план общественно значимого представления.
Но это еще никак не совпадает с умением, со способностью вырабатывать понятие, с умением совершать логическую переработку созерцания и представления в понятии. Это еще не означает умения перейти от первой, чувственной ступени познания к ступени логического усвоения.
Когда речь идет о процессе логической теоретической обработки чувственных данных, то Маркс в качестве этих данных имеет в виду, конечно, не только и не столько то, что индивид, совершающий эту логическую обработку, непосредственно "видел" своими двумя глазами или ощупывал своими десятью пальцами. Маркс всегда имеет в виду всю совокупность фактических, эмпирических сведений, общественно совершаемое созерцание. Перед теоретиком, перед субъектом логической деятельности в качестве материала этой специфической деятельности, в качестве чувственных фактических данных лежит не только то, что он, как индивид, непосредственно созерцал, сколько все то, что он знает о предмете от всех других людей. От других же людей он может знать это только благодаря речи, благодаря тому, что миллионы созерцаемых фактов уже нашли свое выражение в общественном представлении, то есть в высказанном чувственно воспринятом материале -- в представлении.
Но от того, что факты, данные в созерцании, -- высказаны -- они еще переведены в план представления, а не в план понятия.
Этим сразу устанавливается другой разрез в понимании процесса познания, нежели тот разрез, который возможно установить с позиции номиналистического понимания мышления и его отношения к чувственности созерцание и представление для Маркса составляет лишь первую, чувственную ступень познания. И это резко отличается от толкования "чувственной ступени" познания, характерного для последователей Локка и Гельвеция. Последние неизбежно -- в силу логики их позиции, исходящей из абстрактно-антропологического представления о субъекте познания относят эту форму сознания, которую Маркс именует "представлением" -- к "рациональной", к "логической" ступени отражения. И единственным формальным основанием для этого оказывается тот факт, что представление на самом деле всегда опосредствовано речью.
