Диалектика абстрактного и конкретного в научно-теоретическом мышлении - Ильенков Эвальд Васильевич (книги онлайн бесплатно серия TXT) 📗
Впервые четко, и притом с точки зрения Логики (чего не мог сделать никто до него) установил различие между понятием и представлением, выраженном в слове, диалектик Гегель. И сделал он это именно потому, что его исходной точкой зрения является не абстрактный (изолированный) индивид, а общественно-исторический субъект, индивид, познающий вещи в формах, развитых общественным процессом.
"То, что иногда называют понятиями и даже определенными понятиями, например человек, дом, животное и т.д. суть простые определения и абстрактные представления, -- суть абстракции, заимствующие от понятия лишь момент всеобщности и опускающие особенность и единичность; они, таким образом, не получают развития в этом направлении и, следовательно, абстрагируются как раз от понятия..." (Гегель, т.1, стр.271)
Дело не в том, что Гегелю свойственно более возвышенное представление о "понятии", чем его предшественникам в области философии и логики. Могут сказать, что оно даже чрезмерно возвышенное и не соответствует действительной природе и роли понятия. Дело в том, что это различение тесно связано у него с пониманием диалектики "рассудка" и "разума".
Отнеся к сфере "представления" все "рассудочные" определения, Гегель исходит из того, что только "разум" диалектичен, и как таковой есть тот действительный способ духовной деятельности, с помощью которого образуются все подлинные понятия, -- то есть такие абстракции, которые может производить лишь человек.
Изолированные определения "рассудка" (например, человек, дом, животное и т.д.) и на самом деле не более, как названия некоторого сложившегося и устойчивого представления. Но мышление, как известно, никогда не останавливается на представлении и его названии, а всегда идет дальше.
"Суть в том, что мышление должно охватить все представление в его движении, а для этого мышление должно быть диалектическим... (Ленин. "Философские тетради")
И лишь в этом случае -- в том случае, если человек не ограничивается отысканием и фиксированием "общего", абстрактно-общего, а производит некоторые более содержательные операции, -- он и мыслит, и достигает более глубокого сознания о вещи, нежели то, которое достигается в простом представлении.
Если мышление не диалектично, если человек ограничивается "рассудочными" действиями, то он и неспособен "охватить все представление в его движении", а остается при том же самом представлении. Он лишь сводит его к простому определению, к простому абстрактному выражению, то есть в конце концов не добывает ничего, кроме названия...
"Предмет, каков он без мышления и без понятия, есть некоторое представление или также некоторое название; определения мышления и понятия суть то, в чем он есть то, что он есть", -- выражает это обстоятельство Гегель, а Ленин по этому поводу делает замечание: "ЭТО ВЕРНО! Представление и мысль, развитие обоих, ничего другого".
Представление, как таковое, есть на самом деле обобщенный образ действительности, -- в этом оно ничем не отличается от понятия. И когда единственное различие между тем и другим указывают лишь в том, что представление еще сохраняет в себе определенные черты чувственно-наглядного облика вещи, а в понятии эти черты утрачиваются, то ведь этим, хотят того или не хотят, низводят "понятие" до степени ухудшенного, ущербного "представления".
"Понятие" при этом рассматривается как общее представление, только лишенное одной из его характеристик -- остатков "наглядности", -- и остается совершенно непонятным, почему же с помощью понятия человек достигает более глубокого и верного сознания вещей, нежели с помощью простого представления...
Гегель это убогое метафизическое представление о понятии, сводящее природу понятия к "абстрактно-всеобщему", высмеивает не раз и требует более содержательного и более соответствующего действительности понимания.
"Когда говорят о понятии, то обыкновенно нашему умственному взору преподносится лишь абстрактная всеобщность, и тогда понятие определяют как общее представление."
Ниже мы подробно разберем гегелевское различение "абстрактной всеобщности", которую он считает особенностью представления, и конкретной всеобщности понятия. Но сказанного пока вполне достаточно для того, чтобы показать, что в гегелевском словоупотреблении, в гегелевской терминологии, гораздо больше смысла, чем в терминологии школьной логики, которая под "понятием" разумеет любой общий термин, любое название, любое слово -- лишь бы в нем содержалось нечто "общее".
Крайнюю недостаточность того представления о "понятии", которую высмеивает Гегель, можно легко показать на фактах, касающихся психологии развития умственных способностей ребенка.
Эти факты показывают, что такое понимание не выдерживает сравнения даже с элементарной умственной деятельностью, даже с умственной деятельностью, оперирующей простейшими математическими понятиями.
Современная советская психология (мы имеем в виду ряд экспериментальных работ, проделанных сотрудниками МГУ в течение ряда последних лет) достоверно показала, что процесс усвоения ребенком способности оперировать понятиями, способность отражать чувственно-данные факты в понятии, никак не сводится к процессу усвоения способности оперировать словами и заключенными в них абстракциями.
Ребенок довольно рано, например, учится сосчитывать чувственно-данные ему предметы, производить простейший пересчет.
Три спички или три конфеты он одинаково называет словом "три". Более того, он очень быстро научается и операции "сложения": взяв три спички и три пуговицы и сложив их в кучу, он может пересчитать их и, пересчитав, назвать чувственно-предлежающую перед ним кучу разнородных предметов словом "шесть".
Это значит, что он уже научился совершать довольно сложную операцию абстрагирования, производить абстракцию, отвлекающую от чувственно-данных ему предметов только их количественную определенность, научился вырабатывать общественно значимую абстракцию и фиксировать ее в слове.
Согласно логике эмпиризма, он уже владеет "понятием": в самом деле, весь состав номиналистического представления о понятии можно обнаружить в его умственных действиях. Он отвлекает "общее", называет его словом, и притом такое "общее", которое единственно важно и "существенно" с точки зрения тех задач, которые ему предлагается решить.
Но математическими понятиями он на этой стадии отнюдь еще не овладел. Это показывает самый элементарный эксперимент. Показателем отсутствия на этой стадии оперировать понятием числа, заключенным и выраженным в словах "три", "шесть" и т.д., является полная неспособность совершить простейшую операцию сложения "в уме". Он по-прежнему вынужден производить чувственно практический пересчет предметов, сложенных в одну кучу, начиная снова от "единицы", -- хотя он прекрасно знает, что в эту кучу он сам сложил "три" и "три".
На этой стадии слова "один, два, три...шесть" для него сами по себе, не привязанные намертво к чувственно данному, не имеют абсолютно никакого значения и смысла. Единственное значение этих слов -- это значение внешне привязываемого знака, не более. Ребенок производит счет предметов чувственно практически, а слова лишь параллельно сопровождают его чувственно практические действия. Простейшим математическим понятием "трех" он ни в малейшей степени еще не владеет. Но он уже прекрасно владеет словом "три" и способностью отвлекать соответствующую этом слову абстракцию. Он легко называет словом "три" и три конфеты, и три карандаша, и три игрушки. Он даже умеет -- когда ему говорят слово "три" -- вызывать в своем чувственном воображении образ трех предметов, безразлично каких, -- и даже умеет в плане чувственно воображаемой реальности сосчитывать эти предметы вновь. То есть он умеет, опираясь на слово, вызывающее в его сознании чувственно-воображаемый образ, производить пересчет чувственно представляемых им предметов. Опираясь на слово, он активно вызывает в своем воображении чувственный облик трех предметов, и в плане чувственного представления сосчитывает их один за другим.
