Видение Нагуаля - Ксендзюк Алексей Петрович (читаем книги онлайн бесплатно .TXT) 📗
Я не стал бы даже говорить об этом, но в последнее время слишком часто встречаешься с подобными «актерами». Они бывают настолько искушены, что даже рассуждают о своем чувстве собственной важности и о том, как именно они научились его преодолевать. При этом они просто сияют от счастья, потому что остальные внимают их выдуманным достижениям.
Однажды я сам попытался сыграть в такую же игру. Могу сообщить об одном наблюдении: если ты искренен, то такая игра — прямой путь к беспощадной и безысходной депрессии. Ибо на самом деле мы всегда знаем, насколько наша похвальба соответствует истине.
И приходит молчание. Никогда не рассказывайте о своих реальных или воображаемых достижениях — это приносит внутреннее опустошение. Иногда мне кажется, что это и есть самое главное, что пытался внушить Карлосу дон Хуан, когда рассказывал о "стирании личной истории".
На первый взгляд, все это кажется достаточно мрачным. Но это не так. Безупречность сама по себе — веселое, беспечное и почти эйфорическое состояние. Она дает избыток сил такого масштаба, что отрезвляющего противоядия просто не избежать. Ведь мы нуждаемся в равновесии. Это равновесие весьма поэтично именуется у дона Хуана "путем, сердца". Всем это словосочетание нравится, и каждый понимает его по-своему.
Пусть простят меня ортодоксальные «толтеки» (их особенно много, в Америке), но большинство из них понимает путь сердца совсем не так, как это понимают индейцы нагуа (наследники толтекской цивилизации).
Толтеки не поняли бы, например, фразы "сердце волнуется". Это абсурд. Точно так же они не поняли бы выражения "сердце жаждет". Их описание мира было проще и точнее. Только христианство придало «сердцу» поистине мистическое значение и сделало этот орган чуть ли не самым благородным и высокоорганизованным — даже головной мозг отступил на второй план. Все это — совокупность предрассудков, автоматически перешедших в язык, и об этом вообще не следовало бы говорить — но предрассудки становятся метафорами, а метафоры — бессознательными идеями тоналя, после чего определяют нашу жизнь: и наше отношение к Внешнему Миру.
Европейское представление о «сердце» как главном органе чувствования, эмоционального переживания (плюс недостаточная осведомленность Кастанеды) — все это превратило древнеиндейское понятие "путь сердца" в аморфную идею об интуитивной привязанности. А поскольку человек очень легко превращает свои элементарные желания и потребности в «духовность», "путь сердца" становится бесконечным угождением разнообразным влечениям своей природы.
В результате чего некоторые «толтеки» превращают эту идею в непростительное словоблудие. Любишь водку пить — путь сердца, любишь девушек соблазнять — тоже путь сердца. Главное, это "переживание рассвета в душе и в мире вокруг…" (как выразился один "кастанедовец").
А ведь "путь сердца" — очень специфическое понятие. Возможно, что и Кастанеда не понял, что имел в виду дон Хуан. Я вынужден разъяснить эту словесную путаницу.
Слово «сердце» в языке нагуа, который был для дона Хуана родным, означает совсем не то, что воображают наши романтики. ЙОЛЛОТЛ (сердце) переводится как "подвижность, причина движения, развития". "Путь, у которого есть сердце" — это путь, который заставляет двигаться, развиваться, расти.
У человека, по представлениям толтеков, было два главных начала — «лицо» и «сердце». ИХТЛИ (лицо), в отличие от сердца, заставляло человека идти за другими, повторять их дела, выполнять привычные роли, получать привычные удовольствия. Это принцип стагнации, застоя, но при этом необходимый принцип выживания и приспособления. А потому ТОЛТЕК (человек знания) должен "иметь мудрое лицо и мудрое сердце". Дело в том, что толтеки считали "внутреннее движение (изменение)" сущностью жизни (ЙОЛИЛИЦТЛИ). Просто восторгаться звездным небом и воображаемым Божеством — еще не значит «жить», — это лишь один из видов забвения.
Реальная ситуация требует очень специфических изменений от человеческой личности. Если человек хочет познавать Реальность и расширять свои возможности, он должен двигаться, изменяться, расти. "Путь сердца" — в первую очередь, труд, и лишь потом — восхищение результатом.
Почему же он и в нашем, сегодняшнем понимании остается "путем сердца"? Очень просто — ни один другой путь не дает того удовлетворения, той целостности и осмысленности, что предлагает путь "безупречного воина". Здесь нет ложных надежд, а потому нет разочарований. Мы получаем возможность познать себя такими, каковы мы есть — с нашими ограничениями и нашими возможностями. Тональ и Нагуаль внутри нас — это и предпосылка бесконечного развития, и обещание будущих реализаций. И это — одно из фундаментальных начал безупречности.
В одной из своих книг я уже писал, что идеальное состояние безупречности можно метафорически описать так: тональ — снаружи, нагуаль — внутри. Это очень неуклюжая формулировка. На самом деле я лишь хотел подчеркнуть, что всякая упорядоченность хороша во внешнем мире, чтобы с ним было удобнее работать, а внутренний мир — подобно нагуалю, не должен иметь осмысленных содержаний, чтобы избегать стереотипизированных восприятий, движений и реакций. Отчасти так оно и есть.
Классическая диада нагуализма "тональ — нагуаль" проецирует себя на человеческое осознание самым непосредственным (хотя и не очевидным на первый взгляд) образом. Коренная раздвоенность мироздания, существующая лишь в ограниченном психическом пространстве, данном нам в повседневном опыте, накладывает свой отпечаток на целый ряд наших личностных проявлений. Это положение интуитивно чувствовали многие мистики и вводили такие понятия, как «Атман», «Пуруша», "Божественное Я", противопоставляя их психическим формациям, образующим эго, "социальную личность" — ту маску, с которой профаническое сознание автоматически отождествляет себя на протяжении жизни.
Тональ, изначально служивший аппаратом перцептивного ограничения и творцом структурированного описания мира, в не меньшей степени обратил свою активность на генерирование определенного списка идей, касающихся субъективного Я, и совершенно логическим образом заполнил внутренний мир человека страхами, амбициями, сожалениями и озабоченностями. Нагуаль, будучи при этом непосредственной манифестацией Реальности вне всякой интерпретации, не только хранил и хранит в себе абсолютную свободу восприятия, осознание энергетической структуры бытия, но и постоянный, трудно уловимый фон ощущения безличного, всесторонне открытого всем движениям внешнего поля центра, в котором нет никакого, понятного тоналю содержания, кроме безудержного намерения просто осознавать.
Индийские и некоторые другие восточные мистики сосредоточили свое внимание на той неопределенной совокупности внутренних ощущений, что отражала присутствие в индивидууме нагуаля, поскольку только он никак не был связан со страданиями личности, а потому мог: быть понят ими как свобода или божественный покой. Практически все оккультные традиции, известные нам до Кастанеды, склонялись к метафизической абсолютизации этого психического феномена, превращали, его в окончательную цель дисциплины и приписывали ему наивысшую, экзистенциальную ценность. Это положение было неминуемо чревато внутренним застоем, как и всякое культивирование единственной крайности, искусственно вычлененной из взаимообусловленного диалектического единства. Поскольку нагуаль сам по себе не содержит никаких идентификаций, он не порождает мотивации к действию или изменению — на практике это означает однообразный транс, бесплодное созерцание бескачественного (т. е. неподдающегося интерпретации), потока бытия.
Толтеки подошли к данной проблеме иначе. Они, видимо, эмпирически открыли простой факт: само по себе погружение в нагуаль вовсе, не ведет к трансформации, оно лишь дает доступ к энергии, при помощи которой возможна трансформация, но эту деятельность может осуществить только специальным образом подготовленный тональ. Возможно, все дело заключалось в том, что толтекское мировоззрение почти в чистом виде сохранило магический прагматизм шаманов, которые искали новые возможности собственной природы, а не абстрактные трансценденталии, возникающие в результате длительной работы философской мысли, направленной на саму себя. Толтеки оказались не склонными к идеалистической метафизике и не связывали магическую практику с религиозными или мифологическими представлениями. Древние толтекские маги слишком долго охотились за Силой, а потому их знание было рождено самой энергией Реальности, а не разговорами о ее устройстве.
