Онтология взрыва - Футымский Игорь (читаем книги бесплатно txt) 📗
Маргиналы, которым их геометрическое место в этом распределении обеспечило неустранимую возможность оказаться за пределами общего здравого рассудка (Гераклит: "Здравый рассудок - у всех общий"), получают способность не так смотреть на вещи как все, но за это - и крест потяжелее.
Масса же, обладая общим здравым рассудком, живет, вполне довольная собой и самодостаточная, если этот здравый рассудок, всегда дающий хорошее представление о видимости вещей, не сообщает им повода ощущать тревогу о завтрашнем дне. Но при этом она не теряет связи и с живущими внутри нее маргиналами, и время от времени прислушивается к тому, что еще они там придумали, а после этого, прислушавшись, может и выбрать для себя то, что может показаться ей выгодным и удобным для теперешних или новых, имеющих обыкновение изменяться ее витальных обстоятельств. При этом могут быть услышаны и восприняты как правые маргиналы (вроде Эйнштейна, Ницше или Сократа), так и левые (вроде Гитлера, Марата или Ленина) - в зависимости от состояния Массы.
Маргинал в силу своего геометрического положения в распределении рациональностей обязан мыслить самостоятельно и независимо (именно поэтому с известной нам из Писания смелостью Назаретянин вносил изменения в неприкасаемый для каждого ума из Массы ортодоксальный список Заветов) - в этом его сила (он может видеть дальше) и одновременно слабость (его запросто могут напоить цикутой или отправить на крест). А человек из Массы, опять же в силу своего геометрического положения в распределении рациональностей мыслит "нормально, как все", и в этом тоже его сила (у него очень много единомышленников) и слабость (он связан общим мышлением, а значит не может быть самодостаточным вне Массы).
Приблизительно в таком духе описывает нормальную схему отношений массы и маргинальной зоны распределения рациональностей один из самых авторитетных адвокатов интеллектуального маргинализма Х. Ортега-и-Гассет в своем знаменитом, наделавшем много шуму в 30-х годах минувшего века выпаде против "массократии" под названием "Восстание масс". Ортега - гораздо больший реалист в отношении неистребимости дистанции между Массой и "избранным меньшинством", чем Автор Нагорной проповеди, поэтому он предпочитает комментировать рациональную картину выбора с помощью буддийской этической доктрины, толерантной, вообще говоря к любому выбору, и не считающей что проходы для людей, обладающие большой пропускной способностью, так уж плохи и неприемлемы:
"Когда речь заходит об "избранном меньшинстве", то в быту обычно извращается значение этого выражения, считается, что человек "избранного меньшинства" - высокомерный нахал, полагающий себя выше остальных, что, однако, не так. Избранный требует больше , чем другие, хотя ему и не удается претворить в жизнь эти высокие требования. Нет никакого сомнения в том, что человечество делится на две части: те, кто много требуют от себя и тем самым усложняют себе жизнь и следуют долгу, и те, кто не требуют от себя никаких особых усилий. Для них жить - значит не меняться, быть постоянно тем, что они есть, им не понять тех, кто стремится к самоусовершенствованию; такой человек плывет по течению, как поплавок.
А сейчас мне хотелось бы напомнить вам, что ортодоксальный буддизм состоит из двух различных течений: первое, махаяна, "большая колесница" или "широкий путь", требует от человека гораздо больше усилий, чем второе, "узкий путь" или "малая колесница" - хинаяна. То, по какой дороге мы пойдем, будем ли мы предъявлять к себе максимальные или минимальные требования, и определяет в конечном счете нашу жизнь."
Собственный выбор Ортеги, который он, как это ясно, остановил на "махаяне", выдает явная его запальчивость, понятная для человека, вынужденного нападать, чтобы защищаться: большинство, в сущности, не хуже меньшинства следует своему долгу, который задается их местом в общем распределении рациональностей, а вовсе не чьими-то благими пожеланиями - уж кому какая геометрия легла. Говорить обратное - это все равно, что говорить что-нибудь вроде: "Вот, некоторые представители животного мира взяли на себя героическую миссию быть человеком, а некоторые малодушно удовольствовались ролью комнатных собачек и кисок".
Последнее, по сути дела, выражает основания этики континуумального мира: ценность любого элемента Универсума, к какому бы слою или подслою его он ни относился, вполне определяется его местом в интегральной геометрии Системы - именно оно обеспечивает полноту, а значит и устойчивость мира. (Это хорошо, например, понимал платоновский сокровенный человек Пухов, сказавший, что без него мир неполный.) Этот принцип не чужд и христианской морали, и был бы совсем тотализирован в ней, если бы не противоречащая ему жесткость универсальной категории греха. (Именно жесткость категории, а не сама категория, потому что если сделать ее как можно более мобильной, то, например, то, что не является грехом для "человека-массы" могло бы оказаться им для ортеговского "аристократа духа" - как, скажем, то, что может не являться грехом для животного, может считаться им для человека.)
Жесткость множества наших моральных категорий вообще является красноречивым признаком живущей в нас архаики корпускулярного мышления, как и сама бивалентная логика, властвующая в нем. Но разговор о логическом обеспечении их подвижности кажется довольно сумасшедшим: настолько трудным и непроходимым кажется любое усложнение образов в этой области и тем более невыполнимой кажется их витальная реализация, когда неоспоримые трудности сопровождают даже практику десяти сравнительно простых заповедей.
Но с другой стороны, способность "аристократа духа" к самосуду (не самосуду толпы, суду Линча, а суду себя над собой, суду, приближающего к человеку Ницше и Достоевского - властвующего в своем мире и вершащему суд над собой) есть как раз то повышенное требование к себе, о котором говорит Ортега применительно к "избранному меньшинству". Чем выше у "рационального маргиналия" градус этого требования, тем далее он отстоит от "человека-массы".
А. Эйнштейн - один из тех, кто получил всеобщую известность не только как мыслитель, добившийся оглушительных успехов благодаря своей экстраординарной рациональной смелости, но и как человек, для которого высокий уровень гуманитарных требований к себе был условием быть самим собой. На другом полюсе маргинальности распределения рациональностей находился его современник, другой знаменитый маргинал А. Гитлер.
Если маргинальность Эйнштейна распространялась на организацию его метафизического мышления и на степень соответствия конституированным в общественном сознании гуманитарным ценностям, то маргинальность Гитлера выразилась в отрицании самых сложных в рациональном плане интеллектуальных ценностей, завоеванных всеми прежними революциями того, что мы называем человеческим духом, а Фрейд называл "сверх-Я". Сбросить с себя груз разных там устаревших цивилизованных штучек - это самый простой в энергетическом плане путь, поэтому он показался таким привлекательным для Массы, последовавшей за Гитлером, как сказочные крысы последовали за дудочкой гаммельнского крысолова. (Может быть, это и не так уж глупо - избавляться время от времени от ненужного груза, чем, собственно и занимается в той или иной степени каждое новое поколение, но в случае с Гитлером, как выяснилось, слишком много выброшенного груза таки оказалось нужным и выброшенным поспешно.)
Определенная логика была в том, что Гитлер выбрал Ницше в качестве своего главного метафизического обеспечения. Если как экстремальную маргинальность можно оценивать сложность мышления Эйнштейна, то как экстремальную же маргинальность можно оценивать и рациональную традицию, использованную Гитлером и состоявшую фактически в вырождении мышления. В силу этого Ницше и не мог никак иначе быть понятым Гитлером (как, впрочем, и "массой" своих современников с массой преподавателей философии внутри нее), как будучи примитизирован до радикального искажения.
Человек Ницше и человек Гитлера - это люди из совершенно разных рациональных миров, они геометрически совершенно несовместимы, так же, как мир Джордано был геометрически совершенно несовместим с миром его судей. В то время как сверхчеловек Гитлера должен был утверждаться властью над другими биологически себе подобными через необходимую для такого случая иерархию власти, то есть властвовать "вширь", в том пространстве, которое прежде всего видит глаз, а не ум, Ницше для своего самодостаточного одиночки имел в виду власть совсем другого свойства. А именно - власть над собственным миром, распространенным "вглубь" себя, над миром, видимым умом, но не глазом, власть, по степени самоукрощения граничащая скорее с аскезой, чем с диктатом верховного вечно пирующего хищника, и власть, осуществляемая без посредников. Ницшевская онтология власти - это скорее всего кодекс маргинального одиночки, в силу своего геометрического положения в мире вынужденного держаться вдалеке от непритязательного уюта, создаваемого энергетическими выгодами взаимного обмена теплом внутри Массы. (Кроме того, это - рецепт, как завоевывать огромные пространства без необходимости вести боевые действия в Африке и под Сталинградом.)
