Онтология взрыва - Футымский Игорь (читаем книги бесплатно txt) 📗
Человек живет в постоянном состоянии одновременных взаимодействия и конфликта в себе сразу нескольких рациональностей, и одной из самых напряженных коллизий, обеспеченных таким его состоянием, всегда было и остается напряжение между рациональностями индивидуальной и групповой. Все трагедии мира, можно утверждать без риска ошибиться, построены на этом напряжении. И Ромео, и Гамлет, и Акакий Акакиевич, и мадам Бовари в полной мере отражают тот факт континуумального мира, что фронт между этими геометрическими разновидностями рациональности проходит внутри героя, вовлеченного в конфликт. В этом смысле можно сказать, что герой Сартра и Камю (не Сизиф, конечно, а тот, кого принято называть обычным человеком) боится самого себя, когда боится бессмысленности мира.
Бессмысленность - это вполне рациональный феномен, то есть из той области, где сталкиваются рациональности, образуя особенный и непредсказуемый вкус жизни, не описываемый Госпланом, десятью заповедями и моральным кодексом строителя коммунизма. Когда иррационалистическая традиция мировой мудрости, запущенная заметно повзрослевшим 19-м веком и открывшая для процедурного использования понятие витальности, заявила о своих правах в логике вещей, она лишь смутно догадывалась, какую онтологическую цену имеет этот особый вкус жизни. Бессмысленность - это то же, что и иррациональность, а мы знаем, что иррациональность в конечном счете оборачивается рациональностью - все зависит от сложности геометрии оценочной среды.
Война - это то место, где составляющая иррациональности выражена с самой страшной и экстремальной силой. И если иррациональность логически совмещается с витальностью, то значит война - это предельная форма витальности, такая, что своей экстраординарностью обеспечивает устойчивую полноту жизненного мира, то есть пространства рациональностей. На войне происходит самое напряженное, и притом самое массовое столкновение рациональности индивидуальной и рациональности групповой (того, что Сартр называл "бытием-для-себя" и "бытием-для-других").
Война может быть охарактеризована как такой феномен в мире рациональностей, внутри которого вероятность сублимации индивидуальной рациональности в групповую резко возрастает, что приводит к экстремальным значениям иррациональности (ведь свое линеанизированное представление о рациональности мы в первую очередь составляем на редуцированной логике "для себя", то есть на рациональности индивидуального выживания). Последняя не исчезает на войне, но так как война как событие в жизненном мире есть столкновение групповых рациональностей, то групповая рациональность необычно сильно поглощает индивидуальную. (Именно этот феномен эффективно использовали во вторую мировую войну японцы, когда придумали своих камикадзе, хотя, конечно, в этом они просто повторили раньше уже сказанное.)
С точки зрения логики индивидуальной рациональности совершенно нелепо выглядит случай, когда на недавней войне в Чечне рота русских десантников погибла в бесспорно неравном бою, само решение о начале которого, в сущности, зависело только от тех, кто входил в состав этой роты. В таких случаях полагаются красивые слова, и они, конечно, не могут быть лишними. Но помимо всего прочего - это и случай, характеризующий не освоенную логикой сложность пространства рациональностей, как видно, мало изменившуюся со времен Спарты и ее трехсот легендарных десантников.
Каким бы способом не комментировать то, что происходило последние два века в Чечне, это все равно в конечном счете может быть сведено к столкновению рацинальностей. Один из свободных профессиональных комментаторов происходящих вокруг нас событий в то время, когда боевые действия только разворачивались, и его зарплатоплательщики, видимо, задержались с инструкциями по поводу тональности их информационного сопровождения, или по еще какому-то недосмотру, высказал собственную точку зрения на это событие, объясняя происходящее как стихию столкновения на одной географической территории реликтовой жизни шариатских судов, набегов и зинданов с одной стороны и открытой цивилизации с другой стороны. И похоже, он был прав. Реликтовые, то есть закрытые метрические образования, несомненно, имеют право на существование, но до тех пор, пока они не начнут оспаривать свои зонные интересы с открытой цивилизацией. Тогда их существование ставится под вопрос.
Причем вопрос, конечно, не касается существования самого этноса, участвующего в конфликте групповых рациональностей (хотя бывает и так например, европейская цивилизация, та самая, которая сейчас всех учит, как вести себя прилично, конкистой, длившейся несколько веков - от Кортеса до Дикого Запада - стерла с лица планеты несколько аутентичных американских цивилизаций). Но там, где происходит военное столкновение рациональностей, вопрос с самого начала стоит о том, чтобы одна рациональность отвоевала как можно больше зоны влияния у другой. В таких условиях неизбежное деление на "наших" и "чужих" приобретает отнюдь не безобидный спортивный характер и создает особые правила игры - логику борьбы рациональностей за выживание, в которой тесно сантиментам и придуманным глупостям, далеким от этой логики.
В Европе середины второго тысячелетия война часто приобретала характер этакого рискованного спорта, способа поддержать свои кондиции, чего-то вроде охоты или гладиаторских боев, со своим кодексом чести, допустимого и недопустимого, и т.д. и т.п. Утомленные сражениями средневековые воины время от времени объявляли перерывы, чтобы состирнуть свои ставшие несвежими кружева. Культура поведения, созданная таким пониманием войны, пустила глубокие корни. Не удивительно, что французы, в значительной степени унаследовавшие эту культуру, сильно обижались после провального похода 1812-го года на совершенно лишенных рыцарского благородства русских за то, как те вели против них войну: уклонялись от боев после Бородино, блокировали их обозы, обрушили на них "дубину партизанской войны". Это они, французы, конечно, зря: российская империя, против которой они воевали, никакими официальными распоряжениями не санкционировала такого неблагородного поведения защитников родины. Вне желанных и привычных для французского разума правил таким образом озаботилась своим выживанием сама неповторимая русская этническая рациональность, которая жила свою такую сложную и наполненную опасностями жизнь, видимо, для несколько более содержательных событий, чем быть умерщвленной какими-то французами или, скажем, немцами (в общем, чурками нерусскими).
Впрочем, может быть, кроме силы русского не по-европейски нецивилизованного сопротивления мощным французскому, а затем немецкому нашествиям противостоял еще и внутренний цензор этих французов и немцев? Тот самый, который после всего воочию им увиденного способен был внушить им оставшуюся незамеченной, но влиятельную мысль: зачем им эти дикие, неприветливые просторы со сволочной, совсем нецивилизованной зимней стужей (они же в Амудсены и Нансены не записывались!) и грубым, непонятным народом, который скорее вего так и не удастся приручить, как это в свое время удалось сделать, например, с податливыми, как женщина, имеющая небольшой выбор заработать себе на хлеб, прибалтами.
Русские же, с легкой руки Ермака начавшие и закончившие покорение Сибири, явно не были отягощены сопротивлением подобного внутреннего цензора: новые земли их не смущали, они им вполне подходили, вот и остались под влиянием фирменной русской рациональности.
В пространстве рациональностей выживают те из них, которые своей геометрией убедили континуумальный мир, что они готовы способствовать его устойчивому благополучию, и для этого часто оказываются хороши самые неожиданные для наших самонадеянных ограничений способы добиться этого.
Каждый из нас находится в зоне пересечения нескольких рациональностей. Например, своей этнической рациональности, рациональности профессиональной, конфессиональной, и при этом рациональности отца, мужа, брата, сына и т. д.
Профессиональная составляющая в наших индивидуальных рациональностях весит неожиданно много. (Чаще всего она в силу множества обстоятельств вокруг нас и формируется, скорее всего, рано - должно быть, в детстве, и потом нам или кому-то рядом остается рассмотреть ее и найти ей применение, что правда, никогда не дается без труда.) Профессиональные рациональности и не могут быть маловесомыми, потому что как раз-то они и образуют поле для устойчивой жизни процедур, той реальности жизненного мира, которая, как говорилось, обеспечивает наше выживание. В своих профессиональных рациональностях мы пространственно дистанцируемся от других таких же, образуя устойчивые группы в рамках условия устойчивости всего пространства рациональностей. Группы эти - не что иное, как касты, они же - тусовки.
