В поисках божественной обители. Роль мифа в современной жизни - Холлис Джеймс (читаем книги онлайн TXT) 📗
Я почитал кое-что и о самой скульптуре и об истории образа и узнал, что меня так привлекла к себе римская копия более ранней греческой статуи сатира Марсия. Согласно Пиндару, богиня Афина сотворила флейту. Очарованный звуками флейты, Марсий жаждал на ней сыграть, рискуя навлечь на себя неудовольствие богини. Какое-то время он прекрасно играл на флейте, веселя местных жителей, фригийцев. Те с восторгом стали его уверять, что сам Аполлон не сыграл бы лучше на своей лире. Марсий безоговорочно поверил молве.
Это была очень серьезная его ошибка. Он не обратил внимания на отношения богов, которые разыгрывают не только драму «основ», но и драму «ограничений». Только человеческие порывы, только hamartia– искаженное человеческое видение, связанное с гордыней, заставляют нас забывать об ограничениях наших возможностей, обусловленных конечностью всего земного.
Поведение Марсия заставило Аполлона разгневаться, и он вызвал сатира на состязание, победитель которого мог наказать побежденного по своему усмотрению. В качестве судей Аполлон пригласил муз. Состязание состоялось в Дельфийском хорале. Оно не выявило победителя, так как оба инструмента покорили муз. Тогда Аполлон воскликнул: «А ну, попробуй сделать на своей флейте то же, что сделаю я. Перевернем свои инструменты и будем сразу играть и петь». Марсию нечем было ответить на этот вызов, так как с флейтой такое сделать невозможно. Аполлон же, перевернув лиру, запел такие прекрасные гимны в честь Олимпийских богов, что музы не могли не отдать ему предпочтения. А потом Аполлон, который на первый взгляд казался таким мягким и нежным, избрал для Марсия самую жестокую казнь: с несчастного заживо содрали кожу и прибили ее к сосне. Статуя в Кунстхаузе изображала агонизирующего в судорогах Марсия, повешенного на дереве. Его образ очень напоминал мне традиционное распятие Христа или пронзенного стрелами Святого Себастьяна.
Размышляя над этой античной скульптурой, а также над тем, почему она так меня очаровала, я вспомнил, что слово очаровывать происходит от латинского fascinare – околдовать, заворожить, наложить заклятье. Так, внешний образ расшевелил внутри меня нечто совершенно бессознательное и вместе с тем нуминозное. Тогда я понял, что мое Эго в какой-то мере распяли боги. Именно такой смысл имел для меня Цюрих; именно в этом заключается суть глубинного анализа. В молодости я пошел на фаустианскую дьявольскую сделку с силами тьмы: знание – сила. Я возвел высокую башню, но она должна была разрушиться.
В среднем возрасте мы часто начинаем понимать, что эго-структура, которую мы столько лет окружали вниманием и заботой и которая даже помогла нам достичь какого-то успеха (может быть, случайно), – эта самая эго-структура способствовала формированию некоего ложного «Я». Укрепление и поддержка этого ложного «Я» приводит к все большему самоотчуждению человека. Формирование требовало огромной энергии, и вот теперь оно повисло «над пропастью» и в любой момент может сорваться вниз. Но переход через пропасть вызывает тревогу, пугает наступлением депрессии и полной неопределенностью.
Судьба (или мое бессознательное) все время возвращала меня обратно, заставляя стоять около Марсия, словно решив поставить меня на колени перед Цюрихом и вызвать конфронтацию с Самостью. Внешний образ и сам миф не смогли бы так меня затронуть, если бы они не служили отражением моего собственного мифа. Неожиданно для себя я оказался среди богов. Я заслужил унижение, полное уничижение, заслужил, чтобы с меня заживо содрали кожу, – лишь бы мне открылись те части души, которые отвергало мое подвергшееся инфляции Эго. Я должен был понять, что ничего не знаю. Мне следовало постичь и принять постоянное смирение и признать, что таинство намного превосходит мою способность его постичь. Поэтому таинство, которое было скрыто в этом куске камня, проникло внутрь меня, в конечном счете приблизив к богам, но сделало это так, как не могло сделать никакое Эго.
* * *
В этой главе мы затронули лишь несколько наименее известных мифов, чтобы проиллюстрировать главное. Диапазон мифологических мотивов практически бесконечен: он пронизывает все эпохи и культуры, и при внимательном чтении его можно распознать даже между газетных строк.
Каждый миф – это драматизация потоков невидимых энергий, движущихся во вселенной. На какое-то время мы оказываемся в их власти. Все вместе они рассказывают нам об общечеловеческой истории и космической драме. Каждый из них является частью целого, фрагментом главы. Каждый из нас проживает ту или иную версию, следуя глубинным ритмам, лишенным прямого доступа сознания. Будем благодарны тем образам, а также своим сновидениям: через видимые образы они рассказывают нам о незаметной деятельности, которая совершается в истории и внутри нас.
Когда у нас рождается эмоциональный отклик на древнюю историю или мотив, появляется возможность приоткрыть дверь в тот невидимый мир, ибо он воздействует на нас индивидуально. Как только меня затронули образ и судьба Марсия, воплощенные в куске камня двухтысячелетней давности, мне сразу удалось выявить некие глубинные основы своей жизни, уходящие в XII век. Осознанное чтение мифа и образное восприятие позволяют нам узнать о том, что на самом деле боги никуда не исчезли. Они просто изменили свой облик и дают нам знать о себе совершенно иначе.
ГЛАВА 6. МИСТИЧЕСКИЕ СТРУНЫ ПАМЯТИ
Самые прекрасные ангелы, живущие в нашей душе
Юнгианская психология существует в эпоху модернизма и утраты связи с мифологическими истоками. Фрейд, Юнг и другие первопроходцы метода «исцеления словом» по-своему откликнулись, с одной стороны, на разрушение институциональных ценностей, а с другой – на ограничения, налагаемые новой наукой. Они постепенно пришли к выводу, что существуют душевные травмы, которые нельзя излечить никакой деятельностью. Но было бы неправильным считать глубинную психологию «наукой о душе». Наверное, ее суть лучше всего выражена в немецком понятии Seelesorge – «то, что несет в себе душу».
В основе глубинной психологии лежит внимание к душе, забота о ней, осмысление глубоких душевных травм. Большинству современных психологических школ для обращения к человеческой душе не хватает нервной энергии. Бихевиоризм, когнитивная психология и фармакология вносят свой весомый вклад, но все же остаются поверхностными подходами, ибо не уделяют внимания душевным травмам. Глубинный психолог умеет различать симптомы и даже облегчать их воздействие на человека, но вместе с тем перед ним возникает вопрос, что эти симптомы значат и какие в них проявляются душевные травмы.
Именно здесь ясно прослеживается жизненно важная роль мифа: миф очерчивает контуры движения души. Иногда аналитик может узнать мифологему в сновидении человека и определить характер травмы и возможный способ ее исцеления. Он задается вопросом: «Какой именно миф проживает этот человек?»
Юнг определил невроз как жизнь, ограниченную слишком узким индивидуальным мифом. В двадцатые годы XX века он задал себе вопрос: «В чем заключается мой собственный миф?» – и не смог на него ответить. Так началось его напряженное самопознание, работа над своими сновидениями, разработка метода, называемого активным воображением, и погружения в глубину собственной психики, которые могут либо погубить человека, либо его исцелить. Он вступал в диалог с глубинными образами, которые поднимались ему навстречу, и после соприкосновения с этими расщепленными энергиями происходила их частичная интеграция и расширение поля деятельности его сознания. В конечном счете роль терапии, медитации, активного воображения и интерпретации сновидений заключается именно в том, чтобы помочь человеку жить осознанной, рефлексивной жизнью. Увидев соответствие своей внешней жизни спонтанным образам, порожденным внутренней жизнью, мы ощутим глубинный резонирующий отклик и обретем исцеление. Согласно Евангелию гностика Фомы, Христос сказал: «Если ты познаешь, что у тебя внутри, то, что ты познаешь, спасет тебя. Если ты не познаешь, что у тебя внутри, то, что ты не познаешь, погубит тебя» [157].
