В поисках божественной обители. Роль мифа в современной жизни - Холлис Джеймс (читаем книги онлайн TXT) 📗

Как Вацлав Гавел в Индепенденс Холле в Филадельфии, Линкольн искал трансценденции, возможности единения, взывая к общей мифической памяти американцев. Вот две последние фразы из его речи:

Исследуя сущность гражданской войны, внешней или внутренней, мы сразу испытываем искушение почувствовать ненависть. В политике достаточно легко найти образ врага и демонизировать его. В индивидуальной сфере, по мнению Одена, можно долго быть известным и свободным или ненавидеть окружающих, обвиняя их в том, что наша жизнь не удалась. Очень тяжело отказаться от фантазии о «добром волшебнике», который найдет и исцелит нас, придав нашей жизни смысл, – или же, наоборот, о человеке, который приносит нам одни несчастья. (Вспомним, что самое трудное – отказаться от фантазии, связанной с собственным бессмертием, что, несмотря на очевидность смерти, мы останемся жить.) Такое мышление означает отказ от личной ответственности, а значит, и от развития личности. А это не такой хороший подарок, чтобы им можно было поделиться с другими, ибо качество внешних отношений не может быть лучше, чем уровень сознания, которого нам удалось достичь.

Мы не можем полностью осознать себя и даже не можем хорошо себя осознать. Но, несмотря на всевозможные обманы Эго, в итоге мы обязательно должны прийти к одинаковому ощущению и тупика, и ясности. В самом деле, у нас есть больше возможностей познать океаническое дно, чем призрачные глубины собственной души. Как выразился сэр Исаак Ньютон,

А Джерард Мэнли Хопкинс добавил: «О, разум, имеющий вершины и отвесные утесы / страшные, безлюдные, вселяющие дрожь» [161].

Лукавит тот, кто считает, будто Бог никогда не дает человеку больше того, что он может выдержать, ибо в мире много людей, которых погубила их собственная темнота или темнота окружающих, – например, люди, пренебрегающие рекомендациями врачей, или читающие лишь те газеты, в которых находят подтверждение своему мнению. Моя знакомая-аналитик однажды сказала о своем бессознательном: «Там есть нечто такое, что хочет меня погубить». Вместе с тем мы интуитивно знаем, что там есть нечто такое, что хочет нашего исцеления и целостности и что именно там рождается наша надежда и становится осмысленной цель.

Юнгианская теория и практика привлекли меня по двум причинам. Первая связана с установкой и методологией работы с душой; вторая помогает видеть смысл моей жизни. Юнгианцы и в самом деле употребляют некие мистические понятия: Анима, Анимус, архетип, комплекс и т. п. – и за это всегда получают насмешки от своих собратьев-психологов. Но главная цель юнгианского анализа заключается в том, чтобы установить диалог между Эго и Самостью. Это известно даже другим психологам, и поэтому многие из них постепенно приходят к юнгианскому анализу.

В детском возрасте мы страдаем от травм, связанных с «избыточностью» и «недостаточностью», ощущением подавленности и покинутости, и отдаем все душевные силы тому, чтобы исцелить свои травмы. Насколько другой могла бы стать жизнь одного ребенка или всего мира, если бы родитель мог искренне и постоянно говорить: «Жизнь тебе дана природой, и у тебя есть все. Тебе дана великая сила и великая внутренняя энергия. Верь ей, оставайся с ней в контакте, и она всегда приведет тебя к тому, что является для тебя истиной. Никогда не причиняй боль другому человеку, но всегда будь честен с великой внутренней силой, и ты никогда не останешься один и никогда не собьешься с пути».

Мне еще должен встретиться человек, который хотя бы слышал эти слова или нечто похожее или интериоризировал бы это послание, чтобы не сбиться с пути во время своего странствия. Одна из целей терапии состоит в том, чтобы напомнить каждому человеку о той великой истине, которая находится внутри. Воспринимая симптом как символ, работая со сновидениями и активным воображением, мы постепенно исцеляемся, иногда испытывая боль, но всегда обретая смысл, и приходим к собственной истине. Мифическая структура, которую мы называем Самостью, – это лишь способ воплощения, способ описания внутреннего локуса поставленной природой цели.

Основной признак того, что человек может достичь некоторого прогресса в психотерапии, – это его способность к интериоризации, необходимая твердость духа, чтобы обратиться внутрь себя, к силам, между которыми идет гражданская война. Если человек зацикливается на ненависти к другим или нарциссически подчиняет себе окружающих, чтобы удостовериться в своей гениальности, он никогда не выйдет за рамки своей рефлекторной реакции на внешний мир. Он навсегда останется привязанным к своему ложному «Я» и совокупности стратегий, которые не приспособлены к жизни и лишь навязчиво воспроизводят некие вариации изначальной реакции на жизненную травму. Поэтому как формальная терапия, так и терапия, связанная с личным самопознанием, требует долгих лет вслушивания в себя, регрессии и интеграции, прежде чем восстановится более полное отношение к инстинктивному «Я».

Если большинство современных психологических течений делают акцент на важности окружающего мира и соответствующем изменении поведения человека, то юнгианская психология представляет собой некий анахронизм, так как уходит корнями в традиционную культуру мышления, которое можно назвать «сущностным». Гипотеза, на которую опирается «сущностное» мышление, состоит в том, что породившей нас природе присущ как здоровый, так и травматический путь развития личности. Только благодаря своей практической работе и интуиции я пришел к полному согласию с совсем немодным «сущностным» видением среди многообещающих и сладкозвучных названий и призывов современных психологических и философских течений.

Даже если сегодня на нас стали меньше влиять аргументы «сущностного» мышления Платона и представителей западного романтизма, мы все равно ощущаем внутри себя их глубинную истину. Мы обязаны ее вспомнить, восстановить и воссоздать. В Книге перемен «И Цзин» описан «достойный муж» – человек, живущий в доме, который он построил сам, – только и всего. Так же и мы обязаны собрать свои проекции и интегрировать их.

Много лет назад Милтон Рокич, президент Американского социологического общества, написавший книгу «Три Христа из Ипсиланти», рассказал мне о своем возвращении в маленькую польскую деревушку, где он родился. В ней остался в живых единственный человек, переживший Холокост. Когда туда пришли нацисты, они осквернили местное еврейское кладбище, вырыв надгробные плиты и положив их по берегам местных водоемов и на обочинах дорог. Этот выживший человек всю оставшуюся жизнь разыскивал фрагменты надгробий и восстанавливал могилы. Он делал это не только для того, чтобы воскресить в памяти своих умерших друзей и членов семьи, но и восстановить свой собственный миф, миф, который стал для него живым. Если он еще жив, я могу сейчас представить его бесконечное складывание паззла из мозаичных фрагментов, представить, как он проживает метафору, которая могла бы вдохнуть жизнь в какой-нибудь рассказ Борхеса или Кафки. Разумеется, этот благородный труд несоизмерим с созданием мемориала и тем более с восстановлением ощущения собственного «Я». Струны нашей памяти действительно мистические…