Опыт философской антропологии - Омельченко Николай Викторович (читать полностью книгу без регистрации .txt) 📗
По Хайдеггеру (1993: 20), «это может происходить и действительно происходит — хотя достаточно редко, только на мгновения, — в фундаментальном настроении ужаса». При этом под «ужасом» понимается не та слишком частая способность ужасаться, которая по сути дела сродни избытку боязливости. Ужас в корне отличен от боязни. «… Ужасу присущ какой-то оцепенелый покой». Именно таким «ужасом приоткрывается Ничто». В ужасе «земля уходит из-под ног». Точнее: ужас уводит у нас землю из-под ног, потому что заставляет ускользать сущее в целом. Отсюда и мы сами — вот эти существующие люди — с общим провалом сущего тоже ускользаем сами от себя.
По точному наблюдению Хайдеггера, ужас перебивает в нас способность речи. Поскольку сущее в целом ускользает и надвигается прямое Ничто, перед его лицом умолкает всякое говорение с его «есть». То, что охваченные жутью, мы часто силимся нарушить пустую тишину ужаса именно все равно какими словами, только подчеркивает подступание Ничто. Что ужасом приоткрывается Ничто, человек сам подтверждает сразу же, как только ужас отступит. С ясностью понимания, держащейся на свежести воспоминания, мы вынуждены признать: там, перед чем и по поводу чего нас охватил ужас, не было, «собственно», ничего. Так оно и есть: само Ничто — как таковое — явилось нам (см.: Хайдеггер 1993: 21).
Таким образом, заключает Хайдеггер, в фундаментальном настроении ужаса мы достигаем того события в нашем бытии, благодаря которому открывается Ничто и исходя из которого должен ставиться вопрос о нем. Как обстоит дело с Ничто?
По Хайдеггеру (1993: 21–22), Ничто дает о себе знать в настроении ужаса — но не как сущее. Равным образом не выступает оно и как предмет анализа. Ужас вовсе не способ постижения Ничто. Тем не менее благодаря ему и в нем Ничто приоткрывается. Хотя опять же не так, будто оно являет себя в чистом виде «рядом» с жутко проседающей совокупностью сущего. Ничто выступает при ужасе одновременно с совокупностью сущего. При ужасе сущее в целом становится шатким. Ничто приоткрывается, собственно, вместе с сущим и в сущем как в своей полноте ускользающем.
Другими словами, бытие становится, точнее, всегда является ускользающим благодаря Ничто. Ничто делает бытие шатким. Ничто заставляет бытие исчезать. Чем сильнее и интенсивнее воздействие Ничто, тем быстрее ускользает, исчезает бытие.
Согласно Хайдеггеру, в ужасе происходит отшатывание от чего-то, но это отшатывание — не бегство, а оцепенелый покой. Отшатывание исходит от Ничто. Ничто не затягивает в себя, а сообразно своему существу отсылает от себя. Это отталкивание-отсылание к ускользающему сущему в целом, отовсюду теснящее нас при ужасе, есть существо Ничто: ничтожение, — и оно не является итогом какого-то отрицания. «Ничто само ничтожит» (Хайдеггер 1993: 22).
Хайдеггер продолжает: «В светлой ночи ужасающего Ничто впервые происходит простейшее раскрытие сущего как такового: раскрывается, что оно есть сущее, а не Ничто». Существо исходно ничтожащего Ничто и заключается в этом: оно впервые ставит наше бытие перед сущим как таковым.
Только на основе изначальной явленности Ничто человеческое присутствие способно подойти к сущему и вникнуть в него. «Человеческое присутствие означает: выдвинутость в Ничто» (Хайдеггер 1993: 22). Выдвинутое в Ничто, наше присутствие в любой момент всегда заранее уже выступило за пределы сущего в целом. Это выступание за пределы сущего Хайдеггер называет трансценденцией.
Таким образом, Ничто не есть ни предмет, ни вообще что-либо сущее. Ничто есть условие возможности раскрытия сущего как такового для человеческого бытия. Ничто исходно принадлежит к самой основе сущего. «В бытии сущего совершает свое ничтожение Ничто», причем «Ничто ничтожит непрестанно» (Хайдеггер 1993: 23), знаем мы об этом или нет, более того, хотим ли мы знать об этом или нет. Ничто объективно, и его негативная деятельность столь же объективна, то есть не зависит от нашего осознания данного события. Однако наша субъективность, наша мысль, наши чувства, одним словом, наш дух способен модифицировать воздействие Ничто: либо увеличивать, либо уменьшать его влияние. Иначе говоря, дух человека принимает участие в творении или разрушении саморазвивающегося бытия.
Другими словами, объективное Ничто оказывается компонентом объективной реальности, а также человеческой жизни. В этой связи наш рассудок вновь готов вернуться к рассмотрению вопроса о том, что есть Ничто. И тогда мы опять начнем с исходных посылок хайдеггеровского дискурса. Однако не в этом наша задача. Мы хотим обратить внимание на другое.
Хайдеггер делает любопытное замечание, говоря о христианской догматике: «При этом никого не смущает даже то затруднение, что если Бог творит из ничего, то как раз он должен находиться в определенном отношении к Ничто. Вместе с тем если Бог есть Бог, то знать Ничто он не может — постольку, поскольку „абсолют“ исключает из себя всякое „ничтожество“» (Хайдеггер 1993: 25). Но человек — не Бог, ему принадлежит не только бытие, но и Ничто. Следовательно, человек может если не знать, то хотя бы что-то сказать о Ничто.
В понимании человеческого бытия М. Хайдеггер следует известной логике, согласно которой мы живем и умираем с каждым часом. Жизнь можно сравнить либо с песочными часами, либо с горящей свечой: свеча горит и в то же время оплавляется, угасает. Человек каждую минуту живет и вместе с тем умирает. Человеческая жизнь выдвинута в Ничто. По словам Хайдеггера (1993: 25), «бытие и Ничто взаимопринадлежат друг другу», поскольку «само бытие в своем существе конечно и обнаруживается только в трансценденции выдвинутого в Ничто человеческого бытия». По Хайдеггеру, в основании человеческого бытия приоткрывается Ничто, и в бытии сущего совершает свое ничтожение Ничто. Другими словами, Ничто, смерть для человека объективна, и она объективно уничтожает человека — хочет он того или нет. Кстати говоря, ментальное ничтожение бытия также дает вполне определенные результаты.
Объективность ничтожения Ничто можно показать на таком примере. Допустим, я объявил спецкурс для студентов под названием «Чтобы научиться жить, нужно прежде научиться умирать». Особенность моего спецкурса состояла бы в том, что я не говорил бы ни слова, но в течение всего академического времени показывал бы слайды, фильмы, фотографии, открытки и прочую видеопродукцию с изображением ликов смерти. Я бы демонстрировал войны и убийства, казни и пытки, концлагеря, преступления и наркотики, грязь и нищету, болезни и голод, различные убожества, самоубийства, катастрофы, стихийные бедствия и массовую гибель людей, гробы, калек и уродов, прокаженных, умалишенных и прочих дегенератов. При этом, подчеркиваю, я бы выстраивал этот видеоряд в полной тишине, без каких-либо комментариев. Я хочу сказать, что, давая этот спецкурс, я был бы убийцей студентов. Поскольку Ничто само, то есть объективно, без чьей-либо помощи, ничтожит. Если бы к тому же я стал бы все эти картинки смерти изящно и бесстрастно комментировать, то я усилил бы ничтожащее действие Ничто, то есть я стал бы сладострастным убийцей.
Возникает простой вопрос: российские тележурналисты, смакующие смерть на экране, — они что, не знают об этом эффекте смерти? Как бы то ни было, но интеллектуалы, культивирующие своим словом и образом смерть, являются киллерами. Если смерть и так каждого из нас непрестанно упраздняет, то такие интеллектуалы (писатели, ученые, художники) со своей стороны делают многое из возможного, чтобы нас ускоренно упразднять. Они приближают к нам смерть, они помогают нам умирать. Они — садовники смерти.
Между тем отечественная медицина недавно легализовала новую болезнь — социофобию: человек стал бояться общества. Другими словами, социум настолько испугался самого себя, что этот испуг вылился еще в одну болезнь, которая, как всякая болезнь, также способствует угасанию общества.
Отчасти благодаря интеллектуалам-киллерам современная Россия охвачена тотальным ужасом. К ней вплотную подступило Ничто. Россия очарована ужасом небытия и потому, согласно хайдеггеровской аналитике, погружена в оцепенелый покой. Мы, охваченные сплошным кошмаром, теряем способность речи и мысли. «Ужас перебивает в нас способность речи». В результате отдельные индивиды несут, что попало, или судорожно хохочут. В основном же доминирует молчание. На мой взгляд, это один из возможных ответов на следующее недоумение американского антрополога.
