Психиатрическая власть - Фуко Мишель (полная версия книги .txt) 📗
в диалектическом НО в импепятивном егo vnnTnp6™„ R.n!
то,что он читает, должнПоответ™ват1^стан^тной uikoT ной орфотасЬии
Подобным же образом Лере объясняет, что внушает Дюпре потребности, водя его в оперный театр, дабы тот приобрел склонность смотреть спектакли, которая приводит к необходимости зарабатывать деньги. Перед нами вновь [процесс] возврата к реальности или идентификации с реальностью под действием
190
дисциплины — на сей раз под ее рассеянным действием, уже не концентрированным, не интенсивным, как было в лечебнице: «Я расширял сферу ег,о развлечений, чтобы расширить круг его потребностей и приобрести тем самым больше возможностей им управлять».55
Есть, однако, и более важная, более тонкая и примечательная причина. Ведь Лере фактически усматривает у своего больного три формы удовольствия: удовольствие от лечебницы,56 удовольствие от болезни и удовольствие от наличия симптомов. И это тройное удовольствие оказывается, по сути, носителем всесилия безумия.
Если взглянуть на процесс лечения в целом, то можно понять, что Лере с самого начала стремился атаковать замеченное им у Дюпре удовольствие от болезни, от симптома. Он сразу же стал прибегать к пресловутому душу, к смирительной рубашке, к лишению пищи, и эти репрессии имели двойное, физиологическое и моральное, обоснование. В свою очередь, моральное обоснование также отвечало двум целям: с одной стороны, Лере хотел подчеркнуть реальность власти врача по отношению к всесилию безумия, но с другой — он хотел лишить безумие гедонизма устранить удовольствие от симптома неудовольствием от лечения И здесь Лере опять-таки воспользовался рядом техник с которыми не рассуждая и не теоретизируя над ними работали психиатры его эпохи.
Но что отличает Лере — ив данном аспекте его отрыв особенно велик, — так это сам особый случай Дюпре. Ведь этот больной, даже стоя под душем, даже подвергаясь прижиганию кожи на голове,57 практически не протестовал, считая все эти меры вполне сносными при условии, что они продиктованы терапией.58 Лере идет дальше большинства психиатров своего времени которые чаще всего требовали — впрочем, с целью подтвердить свое всевластие над безумцем, — чтобы больной принимал лечение беспрекословно. Но этот больной сам соглашается лечиться и его согласие в некотором смысле является частью болезни.
Лере замечает, что эта покорность не идет на пользу его терапии, поскольку лечение как бы подхватывается бредом. Стоя в душе, г-н Дюпре говорит: «Еще одна взялась меня оскорблять!»59 Поэтому нужно рассогласовать лечение с бредом, отграничить
191
его от бреда, постоянно стремящегося пронизать его собою. А значит, это лечение должно быть максимально болезненным, чтобы через него проступала реальность, призванная в итоге покорить безумие.
В рамках этой техники мы находим целый ряд основополагающих идей: болезнь связана с удовольствием; лечение при посредстве удовольствия может оказаться интегрированным в само безумие; вторжение реальности может быть нейтрализовано механизмом удовольствия, присущим лечению; и как следствие — терапия должна проводиться не только на уровне реальности, но и на уровне удовольствия — и не только удовольствия, выработанного больным к своему безумию, но и удовольствия, которое он научился испытывать от его лечения.*
Поняв, что Дюпре испытывает в лечебнице сразу несколько удовольствий — именно здесь он может спокойно бредить, включая в свой бред и лечение, так что все применяемые к нему наказания приобретают иной смысл в рамках его болезни, — Ле-ре и заключил, что нужно вывести больного отсюда, лишить его этого наслаждения своей болезнью, лечебницей и терапией. И — выпустил Дюпре в повседневную жизнь, тем самым сделав лечение безрадостным, а заодно и продолжив его действие в совершенно немедицинской форме.
Это позволило Лере полностью самоустраниться в качестве медицинского персонажа. Он вышел из присущей ему прежде агрессивной, властной роли и с помощью нескольких своих сотрудников разыграл следующий сценарий. Г-н Дюпре, вопреки своей профессии корректора, продолжал допускать постоянные орфографические ошибки, поскольку бред склонял его к упрощению правописания. Ему отправляют подложное приглашение на высокооплачиваемую работу. Дюпре пишет ответное письмо в котором сообщает что готов занять столь привлекательную должность но тут же делает несколько ошибок, и помощник Лере с полным основанием парирует: «.Я с
удовольствием принял бы вВС еСЛИ бы вы не ошибэ.ЛИСЬ ТЭ-к
грубо».60
* В подготовительной рукописи М. Фуко добавляет: «Во всяком симптоме есть одновременно власть и удовольствие».
192
Как вы видите, все механизмы, применявшиеся в больнице, действуют и теперь, но в демедикализованном виде. Медицинский специалист, как говорит сам Лере, становится скорее коммерсантом, устраивающим дела в качестве посредника между суровой реальностью и больным.61 Больной вдруг перестает испытывать удовольствие и от болезни, которая вызвала столько трагических последствий, и от лечебницы, поскольку он уже не там, и даже от своего врача, ибо врач как таковой исчез. Лечение г-на Дюпре оказалось успешным: весной 1839 года оно окончилось полным выздоровлением. Однако Лере добавляет, что на пасху 1840 года ужасающие симптомы показали, что «больного» снедает новый недуг.62
Итак, если попытаться подытожить сказанное, можно заключить, что лечебница, судя о ее функционировании по описанной терапии, представляет собой диспозитив лечения, в рамках которого деятельность врача совершенно неотделима от работы института, его правил, его архитектуры. Перед нами своего рода большое совокупное тело, части которого — стены, палаты, орудия, санитары, надзиратели, врач — несут, конечно разные функции но в качестве главной роли стремятся к достижению совместного эффекта. И различными психиатрами этот основной акцент делается то на общей системе надзора то на (Ьигуре врача то на пространственной изоляции которым и сообщается максимум власти
Кроме того, я хотел бы подчеркнуть, что лечебница стала местом формирования нескольких типов дискурса. Именно исходя из больничных наблюдений складывается нозография, классификация болезней. Именно благодаря свободному обращению с трупами безумцев развивается патологическая анатомия душевных болезней. Но, как вы понимаете, ни один из этих дискурсов — ни нозографический, ни патолого-анатомическиий — никоим образом не направлял собственную эволюцию психиатрической практики. В самом деле эта практика можно сказать оставалась безмолвной хотя ряд клинических протоколов и сохранился — безмолвной, поскольку
13 Мишель Фуко
193
*
многие годы она не предполагала какого-либо подобия автономного дискурса, не совпадающего с протоколом сказанного и сделанного. Настоящих теорий лечения не было, никто даже не пытался его объяснить; психиатрия представляла собой корпус маневров, тактик, жестов, действий, вызываемых ответных реакций, традиция которых поддерживалась больничной практикой, медицинским преподаванием; всего-навсего опорными точками для этой традиции служили наблюдения, одно из самых пространных в числе которых я вам привел. Корпус тактик, стратегическая система — вот все, что можно сказать о методе лечения безумцев в середине XIX века.
Также следует сказать о больничной тавтологии — в том смысле, что врач оснащает самого себя посредством диспози-тива лечебницы рядом инструментов, призванных прежде всего предписывать реальность, интенсифицировать реальность, снабжать реальность властным дополнением, позволяющим ей атаковать и укрощать безумие, а значит — управлять, руководить им. В числе властных дополнений, предоставляемых реальности лечебницей, следует назвать дисциплинарный дисбаланс, императивное употребление языка, организацию скудости и внушение потребностей, предписание стандартной идентичности, в которой больной должен узнать себя и дегедонизацию безумия. При помощи этих мер благодаря лечебнице и самому процессу боль-функционирования реальность как предполагается, и овладевает безумием Однако понятно — в этом-то собственно
