Опыт конкретной философии - Марсель Габриэль (читаем книги онлайн бесплатно полностью без сокращений .txt) 📗
180
выводя их из чего-то другого. Они неотторжимы от самого нашего удела».
Это подчеркивание роли пограничных ситуаций мне лично представляется сильной стороной философии Хайдеггера и Ясперса* в противовес идеализму, старающемуся их устранить, растворяя в сиропе из чистых отвлеченностей. Платой за такое подслащивание выступает полная утрата контакта с жизнью, с трагической реальностью человека, а также потрясающая неспособность не то чтобы дать ответ на точно формулируемые проблемы нашего драматически напряженного существования, но даже неспособность их понять и доставить тем, кто живет ими, поддержку понимающей симпатии, какой бы скромной она ни была.
II
Наше представление ситуации является существенным образом пространственным. Это — позиция, которую занимают одни вещи по отношению к другим в определенном топографическом порядке. Но если мы захотим определить, что же такое, собственно говоря, ситуация, то мы скажем, что это — реальность, интересующая субъекта как Dasein, отмечающего при этом свои пределы и свое поле деятельности. Это — реальность, которая, будучи конкретной, не выступает ни исключительно как физическая, ни исключительно как психическая, но одновременно как то и другое, и определяет для меня свои преимущества и свои неудобства, помогающие мне или же причиняющие мне затруднения, дающие мне шанс или отнимающие его у меня — или и те и другие сразу. В качестве Dasein, то есть в качестве существа, живущего эмпирически, я нахожусь в таких ситуациях, в которых я действую и побуждаюсь к действию, не отдавая себе в них отчет иначе чем схематическим или частичным образом. Эти ситуации существуют, лишь трансформируясь, изменяясь, обновляясь, и я могу их в чем-то изменить, создав технически, юридически, психически новые ситуации. Эти ситуации связаны между собой, и научное исследование позволяет обнаружить такие связи и постичь их. Так как быть в эмпирии означает быть «в ситуации», то невозможно, причем абсолютно, выйти из одной ситуации, не войдя при этом в другую. Среди этих ситуаций пограничные, или предельные, ситуации — это те, которые в своей сути не изменяются, будучи способными к изменению лишь модуса своего обнаружения. Поскольку они соотносятся с нашим эмпирическим бытием, постольку они выступают как финал и предел. Они не позволяют, чтобы над ними господствовал ум, который их рассматривает (uberschaubar), как мы об этом уже сказали. Скорее они сами выступают как стена, о которую мы ударяемся. Мы можем только их прояснить, но не объяснить, исходя из чего-то другого, чем они сами, откуда бы они возникали как следствия дедукции.
181
Нужно сразу же заметить — и это замечание обнаружит свою глубокую значимость, — что пограничная ситуация не является ситуацией для сознания вообще, поскольку такое сознание, раз оно познает или действует ради определенных целей, рассматривает подобную ситуацию исключительно объективно или же ее избегает, игнорирует, забывает. Эмпирическое существо, взятое как сознание, или не задевается пограничными ситуациями, или же затрагивается ими лишь очень глухо, смутно томимое чувством бессилия, которое оно с собой несет. В самом деле, я в качестве эмпирического существа могу только пытаться избежать пограничной ситуации, заткнув уши, закрыв глаза, чтобы не испытывать шока. И это потому, что я не могу надеяться составить план или произвести расчет, которые бы мне позволили ее избежать. Я могу на нее ответить лишь совершенно другой активностью, которая превосходит плоскость Dasein, то есть данного эмпирического бытия, становясь возможным существованием. Мы становимся сами собой, входя с открытыми глазами в пограничную ситуацию. Она доступна для познания только внешним образом, только поверхностно. Но как реальность она может лишь быть пережита экзистенциально. Отсюда вытекает формула, которую мы должны держать в уме: переживать пограничные ситуации и существовать — это одно и то же (Bd. II. S. 204). Здесь совершается своего рода скачок, посредством которого сознание сообщает себе реальность, актуальность или действительность, историческую полноту.
Следует отметить, что Ясперс прекрасно сознавал и противоположную установку, которую, например, разделял Валери. Я могу, говорил он, противопоставить себя всему, поставить себя перед лицом всего, что угодно, даже моего собственного бытия в удивительно свободной независимости. И тогда я утверждаю себя в моем одиночестве, в моей абсолютной изолированности перед лицом мира. Тогда, собственно говоря, ничто больше не касается меня, я лишь созерцаю все вещи в сознании моего знания о них, становящегося единственной точкой опоры. Я — не более чем воля к познанию в его универсальности. Чистое созерцание, только глаз, только взгляд. Но такое одиночество не может быть пределом, оно обнаруживает в себе другие возможности. Оно есть все-таки взгляд существа, стремящегося к самопреодолению, ищущего свой путь. Даже после этого первого скачка я остаюсь существом, участвующим в ситуациях в качестве возможного существования, существом, которого реальность задевает и в самом глубоком смысле интересует. Второй скачок будет состоять в том, чтобы осознать пограничные ситуации как возможности, задевающие меня в самой сердцевине того, что я есть. Я признаю, что для меня невозможно ни действительно выйти из таких ситуаций, ни совершенно прояснить их, сделав прозрачными. Впрочем, обе эти невозможности взаимосвязаны, если только не совпадают. В самом деле, я могу выйти из ситуации, овладевая ею с помощью знания о ней, только в том случае, если сама эта ситуация для
182
меня ясна, прозрачна (Bd. II. S. 205). Итак, я вижу перед собой мир, который отделяется от меня благодаря моему познанию его, и, с другой стороны, я переживаю существование (экзистенцию), от которого, напротив, я не могу освободиться, его созерцая, но ввиду которого я могу быть или же не быть. Теория экзистенции парадоксальна потому, что она стремится прояснить непрозрачное и пролить свет на него, хотя оно как непрозрачное и не поддается просвечиванию. Впрочем, эта теория не является еще экзистенциальной реализацией. Она рассматривает пограничные ситуации с точки зрения возможного существования, будучи подготовкой к скачку, каковым она сама, однако, не является. И этот скачок — третий — был бы переходом к философской, или философствующей, жизни, в которой философия обретает свое последнее выражение, предельное завершение.
Итак, в качестве эмпирического существа я нахожусь в ситуациях. А в качестве возможного существования (экзистенции) я нахожусь именно в пограничных ситуациях. И, совершив скачок, я оказываюсь перед лицом неустранимого раздвоения: я больше не нахожусь лишь в мире, тем не менее я существую постольку, поскольку я обнаруживаю себя в нем. Я двояким образом могу стремиться избавиться от этой двойственности, правда тщетно. В мистике я могу еще обрести убежище от мира. Но, говорит Ясперс, это — иллюзия, так как на самом деле мистик продолжает жить в этом мире. Итак, одно из двух: или его жизнь вне мира и его жизнь в мире никак между собой не связаны, но тогда мистика этого мистика сводится к пережитому опыту, к трансу, или же, напротив, эта связь всегда постоянно поддерживается, и тогда появляется та самая двойственность, тот дуализм, что неявно содержится в пограничной ситуации. Другим способом избежать такого дуализма является позитивизм как отказ от всего, что не есть мир, но такое решение не более реально, чем предыдущее.
С большой убедительностью и силой Ясперс показывает пределы и уязвимые места позитивизма, неспособного осознать то, что придает человеческой жизни ее трагическое достоинство, не умеющего оценить и признать ни реальность смерти, ни реальность судьбы или ошибки и неспособного понять сомнение, отчаяние и дать ответ на них.
Итак, мы должны отказаться от надежды освободиться от напряжения между миром и тем, что его трансцендирует, — от этой как бы пружины нашего экзистенциального удела. «Все в мире, — говорит Ясперс, — глубоко безразлично, и все в нем может получить решающее значение. В экзистенциальном смысле, будучи феноменально всецело временным, я выше времени. Несущественность времени со всей значимостью выступает в обнаружении экзистенции в силу присущей ей решимости. Страсть, двигающая действием, сопровождается сознанием, что все это не имеет никакого значения, однако таким образом, что серьезность действия углублена, а вовсе не покалечена...» (Bd. П. S. 209).