Прочь от реальности: Исследования по философии текста - Руднев Вадим (бесплатные полные книги TXT) 📗
«Косточка-4» (паранояльный бред)
Мать купила слив. Но Ваня знал, что мать не желает ему злого. Это отец давно хочет отравить его из ревности к матери. Мать – лишь слепое орудие в руках отца. Наивная, она хотела дать сливы детям после обеда. Но Ваня знал, что сливы отравлены. Если проглотить косточку, которая содержится внутри каждой сливы, как однажды сказал Ване отец, издеваясь над ним, то через день умрешь. Вот она – смерть, думал Ваня. Сливы лежали на тарелке. И хотя Ваня никогда не ел слив, он понимал, что приговор над ним уже произнесен, – он знал, что ему не совладать с отцом. Он подошел и понюхал сливы. Даже на запах было ясно, что это отрава. Два инстинкта боролись в Ване – инстинкт жизни и инстинкт смерти. Первый говорил ему – не трогай их, беги, спасайся, прочь отсюда! Второй нашептывал коварно прямо в ухо Ване, чтобы он непременно попробовал хотя бы одну сливу. Да, отец отравил их, но бороться с отцом бесполезно, он всесилен. К тому же Ване почему-то очень нравились эти кусочки отравы. «Да, это, смерть, – думал Ваня, – отец победил. Бедная моя матушка!»
Неотвратимо тянуло съесть. Он молча и подозрительно ходил мимо слив. Когда никого не было в горнице, инстинкт смерти победил. Ваня не удержался, схватил одну сливу и с мысленными проклятиями отцу съел.
Перед обедом отец (о! он все предусмотрел, каждую мелочь) заставил мать счесть сливы. Мать, не понимая, зачем это нужно, но, привыкнув во всем подчиняться отцу, послушно сочла сливы. Одной сливы не было. Она уже давно переваривалась в Ванином кишечнике.
За обедом отец выдал тайну слив. Он уже ничего не терял и открыто ждал своего триумфа. «А что, дети, – начал он как ни в чем не бывало, – не съел ли кто-нибудь из вас одну сливу?» Все сказали: «Нет». Ваня покраснел, как рак, и, трясясь от страха, тоже сказал: «Нет, я не ел». Было слышно, как мать облегченно вздохнула.
Тогда отец открыл главное: «Что съел кто-нибудь из вас, – произнес он, недобро улыбаясь и пристально глядя на Ваню, – это нехорошо; но не в том беда. Беда в том, что в сливах есть косточки, и кто не умеет их есть и проглотит косточку, то через день умрет. Я этого боюсь».
Ваня побледнел и сказал: «Нет, я косточку бросил за окошко».
Отец усмехнулся. Мать закрыла лицо руками. Дети дружно засмеялись. В животе у Вани что-то оборвалось.
Чтобы не перегружать исследование, мы не будем приводить примеры «Косточки-5» и «Косточки-6» – маниакально-депрессивного психоза в гипоманиакальной и депрессивной фазе. В первом случае в плане содержания подчеркивается тематика величия, полученного от сока съеденной сливы, во втором – бред преследования и вины за якобы проглоченную косточку. Однако, как писал Блейлер, «все симптомы маниакально-депрессивного психоза могут наблюдаться и при шизофрении, но специфические симптомы шизофрении не бывают при первой болезни» [Блейлер 1993: 357].
Шизофрения – главное психическое заболевание XX века, поистине королева безумия. Это заболевание настолько сложное и разнообразное, что однозначно определить его невозможно. Уникальность и особое положение шизофрении показывает хотя бы то, что если паранойя каким-то образом связана с неврозом навязчивости, а маниакально-депрессивный психоз – с депрессивным неврозом, то никакого аналога шизофрении в сфере малой психиатрии подыскать невозможно.
По-видимому, шизофрению, паранойю и маниакально-депрессивный психоз можно разграничить следующим образом. При паранойе бред центрируется вокруг Я, при шизофрении Я расщепляется или становится равным всему универсуму, генерализуется. Шизофренический бред – это бред о мире, в то время как паранояльный бред всегда индивидуален. При маниакально-депрессивном психозе нет той генерализованности, харизматичности, онтологичности и апокалиптичности, которые так характерны для шизофрении. То есть при паранойе Я – центр бреда, а при шизофрении Я расщепляется на пассивно-активные трансформации (то есть «я бью» становится неотличимым от «меня бьют» и от «мной бьют»), Я смешивается с миром. При маниакально-депрессивном психозе Я как субъект активно (это роднит МДП с паранойей) , но как агент Я пассивно (это роднит МДП с шизофренией, хотя никаких трансформаций здесь, конечно, не происходит).
Важнейшим признаком шизофрении, как пишет Блейлер, является расстройство ассоциаций. «Нормальные сочетания идей теряют свою прочность, их место занимают всякие другие. Следующие друг за другом звенья могут, таким образом, не иметь отношения одно к другому» [Блейлер 1993: 305]. Ясно, что данная особенность является одной из наиболее четких при определении и вычленении шизофренического дискурса.
Ср. пример шизофренической речи из книги [Кемпинский 1998]
«Больная, находившаяся в состоянии спутанности, на вопрос: „Где пани сегодня была?“ отвечала: „Имела, а не была… Спрашивали меня, чтобы пошла и сегодня к оптыде оптре птрыфифи, а мне тоже там. Разве доктор… Но нет, нам… Как же с ним… Это было неинтересно с теми. Какое-то молочко, молочко и яблоки, кажется, что-то, какое-то, яблоки, яблоки, вместе соединенные, ну а больше всего боюсь то…“» с фрагментом из сорокинской «Нормы»:
«Бурцев открыл журнал:
– Длронго наоенр крире качественно опное. И гногрпно номера онаренр при от оанренр каждого на своем месте. В орнрпнре лшон щоароенр долг, говоря раоренр ранр. Вот оптернр рмиапин наре. Мне кажется оенрнранп оанрен делать…
Он опустился на стул.
Александр Павлович поднял голову:
– Онранпкнр вопросы опренпанр Бурцев?»
Следующая особенность шизофрении по Блейлеру – неустойчивость аффектов. Например, то, что у здорового человека вызывает радость, у шизофреника вызывает гнев, и наоборот (паратимия). Аффекты теряют единство. «Одна больная убила своего ребенка, которого она любила, так как это был ее ребенок, и ненавидела, так как он происходил от нелюбимого мужа; после этого она неделями находилась в таком состоянии, что глазами она в отчаянии плакала, а ртом смеялась» [Блейлер: 312].
Важнейшей особенностью шизофрении является аутизм. «Шизофреники теряют контакт с действительностью […]. Больная думает, что врач хочет на ней жениться. Ежедневно он ее в этом разубеждает, но это безуспешно. Другая поет на концерте в больнице, но слишком долго. Публика шумит; больную это мало трогает; когда она кончает, она идет на свое место вполне удовлетворенная» [Блейлер: 314].
Не менее важна шизофреническая амбивалентность, неподчинение мышления шизофреника законам бинарной логики. Больной может в одно и то же время думать – «я такой же человек, как и вы» и «я не такой человек, как вы» [Блейлер: 312]
Шизофреники испытывают широкий спектр разного рода галлюцинаций – слуховые, зрительные, осязательные, обонятельные и вкусовые.
Остановимся также на речевых признаках шизофрении, которые помогут нам «синтезировать» шизофренический дискурс. Это перескакивание с темы на тему: «Слова не связываются в предложении; иногда больной громким голосом пропевает их, повторяя один и тот же фрагмент мелодии» [Кемпинский 1998: 33]. Хаотичность, бесцельность речи, производные от нарушения нормального действия ассоциаций. «Словесный салат» – феномен, при котором «речь состоит из отдельных, не связанных в предложение слов, представляющих главным образом неологизмы и персеверирующие высказывания, или окрики, или даже отдельные слоги» [Кемпинский 1998: 39]. Персеверация – автоматическое бессмысленное повторение какого-либо движения или слова – вообще крайне характерна для шизофрении. Это связано с так называемым синдромом Кандинского-Клерамбо, или «синдромом психологического автоматизма», одним из наиболее фундаментальных феноменов при образовании шизофренического бреда. Для наших целей в синдроме Кандинского-Клерамбо важно отметить следующую его важнейшую черту – вынужденность, отчужденность мышления от сознания субъекта, как будто его сознанием кто-то управляет [Рыбальский 1983: 72]. (А. Кемпинский справедливо связывает психический автоматизм шизофреников с автоматическим письмом сюрреалистов: сюрреалистический дискурс – ярко выраженный психотический дискурс.)
