Конец науки: Взгляд на ограниченность знания на закате Века Науки - Хорган Джон
??? [144]
«Больше» — значит «другое»
Даже некоторые исследователи, связанные с Институтом Сайта-Фе, кажется, сомневаются, что наука может достичь совершенной унифицированной теории комплексных явлений, о которой мечтают Джон Холланд, Пер Бак и Стюарт Кауффман. Один из скептиков — это Филип Андерсон (Philip Anderson), известный своим упрямством физик, который в 1977 году получил Нобелевскую премию за работу по сверхпроводимости и конденсированному состоянию материи и был одним из основателей Института Санта-Фе. Андерсон — пионер антиредукционизма. В «„Больше" — значит „другое"» (More Is Different), эссе, опубликованном в «Сайенс» в 1972 году, Андерсон утверждает, что физика частиц, а на самом деле и все редукционные подходы, имеют ограниченную способность объяснять мир. Реальность — это иерархическая структура, доказывал Андерсон, каждый уровень в некоторой степени независим от уровней, находящихся выше и ниже. «На каждой стадии необходимы совершенно новые законы, концепции и обобщения, требуется вдохновение и осознание того, что каждый следующий уровень столь же важен, как и предыдущий, — отмечал Андерсон. — Психология — это не прикладная биология, также как и биология — это не прикладная химия».
«„Больше" — значит „другое"» стало объединяющим лозунгом теорий хаоса и сложности. Иронично, но принцип предполагает, что так называемые антиредукционные эффекты не могут привести к унифицированной теории комплексных, хаотических систем, такой, которая пролила бы свет на всё, начиная от иммунных систем до экономики, как считали сторонники хаососложности, подобные Баку. (Принцип также предполагает, что попытка Роджера Пенроуза объяснить разум терминами квантовой механики была порочной.) Андерсон признал это, когда я посетил его в Принстоне, где он жил и работал.
— Я не думаю, что есть теория, объясняющая всё, — сказал он. — Считаю, что есть базовые принципы, которые имеют обширное применение, такие как квантовая механика, статистическая механика, термодинамика и нарушение симметрии. Но вы не должны поддаваться искушению, думая, что если у вас есть хороший общий принцип на одном уровне, то он будет работать на всех уровнях. (О квантовой механике Андерсон сказал: «Мне кажется, что никакой ее модификации в обозримом будущем не предвидится».)
Андерсон согласился с биологом Стивеном Гоулдом, что детерминистскими законами жизнь формируется в меньшей степени, чем случайными, непредсказуемыми обстоятельствами.
— Наверное, предубеждение, которое я пытаюсь выразить, — в пользу естественной истории, — рассуждал Андерсон.
Андерсон не разделял веру некоторых своих коллег из Института Санта-Фе в силу компьютерных моделей, способных пролить свет на комплексные системы.
— Поскольку я знаком с глобальными экономическими моделями, — пояснял он, — я знаю, что они не срабатывают! Я всегда думаю, не полны ли модели глобального климата, океанской циркуляции и подобные им ложной статистики или ложных измерений.
Даже если модели станут более детальными и реалистичными, то вовсе необязательно, что вопрос будет решен, отметил Андерсон. Например, возможно, чтобы компьютер смоделировал фазу перехода жидкости в стекло, «но вы что-нибудь узнали? Вы стали это лучше понимать, чем раньше? Почему бы просто не взять кусок стекла и не сказать, что оно прошло стадию перехода? Почему нужно смотреть в компьютер, чтобы увидеть фазу перехода? Это же абсурдно! В какой-то момент компьютер не скажет вам, что делает сама система».
И тем не менее, заметил я, кажется, что среди некоторых его коллег держится прочная вера, что они когда-нибудь найдут теорию, которая развеет все тайны.
— Да, — сказал Андерсон, качая головой. Внезапно он взмахнул руками и крикнул, как неофит: — Я наконец увидел свет! Я всё понял! — Он опустил руки и уныло улыбнулся. — Вы никогдане поймете всё, — сказал он. — Когда кто-то понимает всё, это значит, что он сошел с ума.
Кварк-мастер исключает «что-то еще»
Еще более необычным лидером Института Санта-Фе является Мюррей Гелл-Ман (Murray Gell-Manri). Гелл-Ман — главный редукционист. В 1969 году он получил Нобелевскую премию за открытие объединяющего порядка среди пугающе разнообразных частиц в потоке, льющемся из ускорителей. Он назвал свою систему классификации частиц «восемь дорог к истине», в соответствии с буддийским учением. (Это название было шуткой, как часто подчеркивал Гелл-Ман, а вовсе не показателем его приверженности мнению, что физика и восточный мистицизм имеют что-то общее.) Он проявил чутье, определив общность в сложности (и придумав термины), когда предположил, что нейтроны, протоны и множество других частиц, живущих меньше, состоят из триплетов более фундаментальных частиц, называемых кварками. Теория кварков Гелл-Мана была широко продемонстрирована ускорителями и остается краеугольным камнем стандартной модели физики частиц.
Гелл-Ман любит вспоминать, как он нашел неологизм «кварк», внимательнейшим образом читая «Поминки по Финнегану». (Фраза звучит следующим образом: «Три кварка для мистера Марка!») Этот анекдот служит показателем того, что у Гелл-Мана слишком мощный и беспокойный интеллект, чтобы удовлетвориться одной только физикой частиц. В соответствии с «личным заявлением», которые он раздает репортерам, его интересы включают не только физику частиц и современную литературу, но также и космологию, политику контроля над ядерным вооружением, естественную историю, историю человечества, рост народонаселения, археологию и эволюцию языков. Кажется, что Гелл-Ман, по крайней мере в какой-то степени, знаком с большинством основных языков мира и с многими диалектами; ему нравится рассказывать людям об этимологии и поправлять местное произношение их имен. Он был одним из крупнейших ученых, первыми присоединившихся к массовому движению сложности. Он помогал основать Институт Санта-Фе и в 1993 году стал его первым профессором, работающим на полную ставку. (До этого он почти 40 лет был профессором в Калифорнийском технологическом институте.)
Гелл-Ман бесспорно один из самых выдающихся ученых нашего времени. (Его литературный агент Джон Брокман сказал, что Гелл-Ман «имеет пять умов, и каждый из них умнее, чем ваш».) При этом он, может быть, и один из самых раздражающих ученых. Практически все, кто знает Гелл-Мана, могут рассказать о его стремлении рекламировать свои собственные таланты и принижать таланты других. Он продемонстрировал эту черту практически сразу же, как только мы встретились в 1991 году в ресторане в Нью-Йорке, за несколько часов до того, как ему предстояло сесть в самолет, вылетающий в Калифорнию. Гелл-Ман — невысокий мужчина с короткими седыми волосами и скептической ухмылкой. Всегда в больших черных очках. Только я сел, как он начал рассказывать мне — пока я устанавливал свой диктофон и вынимал блокнот, — что авторы, пишущие о науке, это «ужасное племя», невежды, которые всегда все путают. На самом деле только ученые способны представить свою работу массам. В дальнейшем я чувствовал себя менее оскорбленным, поскольку стало ясно, что Гелл-Ман также презрительно относится и к большинству своих коллег. После серии особо уничижительных комментариев о некоторых физиках Гелл-Ман добавил:
— Я не хочу, чтобы вы цитировали, как я оскорбляю людей. Это нехорошо. Некоторые из этих людей — мои друзья.
Чтобы растянуть интервью, я заказал лимузин, который доставил нас обоих в аэропорт. Уже в аэропорту я сопровождал Гелл-Мана, пока он регистрировал билет, а затем ждал своего рейса в зале ожидания для пассажиров, летящих первым классом. Он пожаловался, что у него недостаточно денег, чтобы взять такси, когда он приземлится в Калифорнии. (Гелл-Ман тогда еще не переехал на постоянное место жительства в Санта-Фе.) Если я смогу дать ему в долг немного наличных, то он выпишет чек на мое имя. Я дал ему 40 долларов. Вручая мне чек, Гелл-Ман посоветовал мне не получать по нему наличные, потому что его подпись, вероятно, когда-нибудь будет очень ценной. (Я получил наличные по чеку, но оставил себе фотокопию [145].)
