Сочинения в двух томах. Том 2 - Юм Дэвид (онлайн книга без .txt) 📗
Недостаточно также сказать, что нравственность труднее внедряется в практическую жизнь людей, чем суеверие, в силу чего первая и отвергается. Не говоря уже о чрезмерных самоистязаниях браминов и талапойнов 85, пост рамадан, во время которого несчастные турки в течение многих дней, часто в самую жаркую пору года, притом находясь в одном из наиболее жарких климатов на свете, остаются без пищи и питья от восхода до заката солнца, несомненно должен представляться даже самым порочным и испорченным людям гораздо более суровым, чем исполнение какой-либо нравственной обязанности. Четыре поста, принятые у московитов, и суровые испытания, которым подвергают себя некоторые католики, должны казаться более неприятными, чем кротость и благожелательность. Словом, всякая добродетель, если только люди хоть немного привыкли осуществлять ее на деле, приятна, а всякое суеверие всегда неприятно и тягостно.
Возможно, следующее решение вопроса поможет найти истинный выход из всех этих затруднений. Те обязанности, которые человек исполняет в качестве друга или родителя, являются не чем иным, как его долгом по отношению к своему благодетелю или к своим детям, и он не может пренебречь данными обязанностями, не порвав всех уз природы и нравственности. Сильная склонность может побуждать его к исполнению указанных обязанностей, чувства порядка и нравственной обязанности присоедицяют свою силу к силе этих естественных уз, и человек, поскольку он действительно добродетелен, склоняется к исполнению своего долга без всякого усилия или старания. Что касается более строгих и в большей степени основанных на размышлении добродетелей, как-то: патриотизма, сыновнего долга, умеренности или честности, то даже здесь, по нашему мнению, сознание нравственной обязательности уничтожает всякую претензию на заслугу религии и добродетельное поведение не превышает того, что составляет наш долг по отношению к обществу и к нам самим. Во всем этом суеверный человек не находит ничего такого, что он совершил бы ради своего божества или что могло бы ему снискать особую милость, особое покровительство последнего. Он не сознает, что самый надлежащий метод служения божеству состоит в том, чтобы способствовать счастью его творений. Он продолжает отыскивать более непосредственные способы служения Верховному Существу, надеясь успокоить тот страх, который он испытывает, и все навязываемые ему поступки, когда они не служат никакой жизненной цели или особенно насилуют его естественные склонности, он исполняет особенно охотно и именно в силу тех самых причин, которые должны были бы привести его к безусловному отказу от этих поступков. Они кажутся ему чисто религиозными в тем большей степени, чем меньше в них примеси каких-либо иных мотивов или соображений; и, если ради них человек жертвует большей частью своего покоя и удобства, его заслуга вырастает в его собственных глазах пропорционально тому усердию и той преданности, которые он проявляет. Если человек отдает то, что он занял, или возвращает долг, он ни в коей мере не делает одолжения своему божеству, потому что он был обязан совершить эти справедливые поступки и потому что их совершили бы многие люди, даже если бы во вселенной не существовало Бога. Но если человек целый день постится или подвергает себя суровому бичеванию, то в таких поступках, по его мнению, сказывается прямое служение Богу; никакой иной мотив не мог бы склонить его к таким проявлениям аскетизма. Он считает, что при помощи таких явных знаков преданности несомненно приобретет милость божества и сможет надеяться на вознаграждение в виде божественного покровительства и безопасной жизни в этом мире и вечного блаженства в будущем.
Поэтому величайшие преступления оказывались во многих случаях совместимыми с суеверным благочестием и набожностью. Поэтому совершенно справедливо считается рискованным выводить какие-либо достоверные заключения о нравственности человека на основании того усердия или той аккуратности, с которыми он выполняет свои религиозные обязанности, хотя бы даже он сам верил, что делает это искренне. Мало того, было подмечено, что самые гнусные поступки, самые черные дела скорее способствовали пробуждению суеверных страхов и возрастанию религиозного рвения. Гамилькар, организовав заговор с целью предать смерти весь карфагенский сенат и посягнуть на свободу своей страны, пропустил удобный случай вследствие того, что постоянно считался с разными предзнаменованиями и предсказаниями. Те, кто замышляет самые преступные и самые опасные предприятия, обычно бывают самыми суеверными людьми, замечает по данному поводу один древний историк 191. Их набожность и благочестие обычно растут параллельно их страхам. Каталина не довольствовался установленными божествами и обрядами, принятыми народной религией: терзаемый страхом, он искал новых изобретений подобного рода 192, о чем, наверное, никогда бы и не помыслил, если бы оставался хорошим гражданином, который подчиняется законам своей страны.
К этому можно добавить, что после совершения преступления пробуждаются угрызения совести и тайные страхи, не дающие покоя душе и заставляющие прибегать к религиозным обрядам и таинствам ради искупления своих грехов. Все, что ослабляет или нарушает внутреннее равновесие, служит интересам суеверия, и ничто не воздействует на него так пагубно, как мужественная, стойкая добродетель, которая или предохраняет нас от несчастных, печальных случайностей, или же учит нас их переносить. При спокойном, светлом состоянии духа никогда не появляются призраки ложного божества. С другой стороны, если мы поддадимся естественным, неупорядоченным внушениям наших робких, боязливых сердец, то Верховному Существу будут приписываться всевозможные жестокости вследствие терзающих нас страхов и всевозможные капризы вследствие тех приемов, к которым мы прибегаем, чтобы умиротворить его. Жестокости, капризы—эти качества, как бы ни были они замаскированы словами, составляют, как можно повсюду наблюдать, господствующую, характерную черту божества в народных религиях. Даже священнослужители, вместо того чтобы исправлять эти извращенные представления человечества, часто бывают готовы поощрять и развивать их. Чем более страшным представляется божество, тем послушнее и податливее становятся люди по отношению к его служителям; Чем непостижимее требуемая божеством степень подчинения ему, тем настоятельнее необходимость расстаться с нашим естественным разумом и довериться руководству и управлению духовенства. Таким образом, следует заключить, что искусственным путем можно только способствовать усилению свойственных людям слабостей и безумств, но не вызвать их появления. Их корни находятся в глубине нашего духа, их источником являются существенные и всеобщие свойства человеческой природы.
ГЛАВА XV ОБЩЕЕ ЗАКЛЮЧЕНИЕ
Ограниченность грубых и невежественных людей столь велика, что они не в состоянии узреть верховного Творца в наиболее ясно воспринимаемых произведениях природы, к которым они вполне привыкли; однако трудно поверить, что эту идею, если она будет внушена, может отвергнуть человек со здравым умом. Намерение, цель, план очевидны во всем, и, как только наше понимание расширится до рассмотрения первоначального происхождения этой видимой системы мира, мы вынуждены будем принять с самым глубоким убеждением идею о некоторой разумной причине или о разумном Творце. Такое же значение имеют единообразные законы, управляющие всей организацией вселенной; они естественно, если не необходимо, внушают нам представление о единстве и неделимости высшего разума, если только этой столь разумной теории не противодействуют предубеждения нашего восприятия. Даже противоречия в природе, обнаруживаясь всюду, становятся доказательствами некоторого связного плана и свидетельствуют о едином намерении, о единой, хотя и необъяснимой и непостижимой, цели.
Повсюду переплетены и смешаны добро и зло, счастье и несчастье, мудрость и глупость, добродетель и порок; нет ничего чистого и безусловно цельного. Все преимущества сопровождаются недостатками, всеобщее возмездие господствует при всех условиях жизни и существования; и, несмотря на наши самые фантастические желания, мы не в силах составить себе представление о безусловно желательном состоянии или положении. Напиток жизни, по образному представлению поэта, всегда бывает составлен из содержимого двух сосудов, находящихся в обеих руках Юпитера; если же дается чаша совершенно чистого питья, то ее содержание черпается, как говорит нам тот же поэт, исключительно из сосуда, находящегося в левой руке божества.
