Эзотерический мир. Семантика сакрального текста - Розин Вадим Маркович (мир книг .txt) 📗
В представлении о силе заключена очень верная, глубокая мысль. Действительно, человек может справиться с любой ситуацией и проблемой, если у него есть силы и энергия. Величиной личной своей силы эзотерический (да и обычный) человек может измерить степень своего изменения, новые возможности, которые перед ними открылись. Но сила не совпадает со всей жизнью, это ее статический аспект, аккумулятор жизненной энергии, жизненных достижений, которые немедленно могут быть приведены в действие.
Охотник, подобно воину, должен чувствовать близкое присутствие смерти, уметь жить с ней.
«Смерть, — разъясняет дон Хуан своему ученику, — это наш вечный компаньон. Она всегда слева от нас, на расстоянии вытянутой руки… Когда ты не спокоен, то следует повернуться налево и спросить совета у своей смерти… Без сознания смерти все обычно, тривиально. Только потому, что смерть подкарауливает нас, мир является неизмеримой загадкой».
Но Карлос Кастанеда еще и еще раз спрашивает, что такое смерть. Дон Хуан отвечает на это, как истинный мудрец: «Смерть не похожа на личность. Это скорее присутствие. Это ничто и это все». В эзотерической системе дона Хуана (или Карлоса Кастанеды, ведь он и автор, и герой «Дона Хуана») есть одно крайне любопытное представление, не находящее аналога в других эзотерических учениях. Это идея «последнего в жизни танца перед лицом смерти» или «договора со смертью». Дон Хуан рассказывает своему ученику, что каждый маг заключает со смертью своеобразный договор. Когда смерть приходит, маг танцует перед ней свой последний танец, в котором он заново переживает всю свою жизнь, выражает свое отношение ко всему. Но послушаем самого дона Хуана.
«— Что ты имеешь в виду под моим последним танцем, дон Хуан?
— Это место твоей последней стоянки, — сказал он. — Ты умрешь здесь, независимо от того, где ты будешь находиться. У каждого воина есть место, чтобы умереть; место его предрасположения, которое пропитано незабываемыми воспоминаниями, где оставили свой след могущественные события; место, где он был свидетелем чудес, где ему были открыты секреты; место, где он хранил свою личную силу.
Воин имеет обязательство возвращаться назад к этому месту своего предрасположения каждый раз, как он коснется силы, для того, чтобы хранить ее здесь. Он идет туда или пешком, или при помощи сновидения.
И, наконец, однажды, когда его время на земле окончится и он почувствует, что смерть хлопнула его но левому плечу, его дух, который всегда готов, летит к месту его предрасположения, и там воин танцует для своей смерти.
Каждый воин имеет специальную позу силы, которую он развивает в течение всей жизни. Это своего рода танец, движения, которые он выполняет под влиянием своей личной силы.
Если у умершего воина сила ограничена, то его танец короток, если его сила грандиозна, его танец величествен…
Я ощутил захватывающее любопытство и спросил его, не знал ли он воинов, которые умерли, и каким образом их последний танец повлиял на их умирание.
— Выбрось это из головы, — сказал он сухо. — Умирание — это монументальное дело. Это больше, чем подрыгать ногами и застыть.
— Буду ли я тоже танцевать для своей смерти, дон Хуан?
— Наверняка…
… Ты будешь танцевать перед своей смертью здесь, на вершине этого холма, в конце дня, и в своем последнем танце ты расскажешь о своей борьбе, о тex битвах, которые выиграл, и о тех, которые проиграл. Ты расскажешь о своей радости и замешательстве при встрече с личной силой. Твой танец расскажет о секретах и чудесах, которые ты накопил. И твоя смерть будет сидеть здесь и следить за тобой.
Заходящее солнце будет заливать тебя, не обжигая, как это было сегодня. Ветер будет мягким и тающим, и твоя вершина будет дрожать. Когда ты подойдешь к концу своего танца, ты взглянешь на солнце, потому что больше ты его никогда не увидишь ни в бодрствующем состоянии, ни в сновидениях. А затем твоя смерть покажет на юг, в бесконечность».
Даже с обычной, не эзотерической точки зрения ясен смысл «последнего танца перед смертью»: это не что иное, как подведение итога своей жизни, последний яркий взрыв сознания, расширяющегося до бесконечности, достигающего своих пределов. В этом танце тот, кто на него способен, у кого есть необходимые духовные силы, подготавливается к смерти и встречает ее достойно, т. е. не как небытие, ничто, а как вечную жизнь. «Танцуя» перед лицом смерти, человек растворяется в этой вечной жизни, включает ее в себя.
Есть еще одно требование, звучащее постоянно. Это установка на изменение человека. Дон Хуан постоянно предлагает своему ученику измениться, преодолеть себя, отказаться от себя такого, каким он является. В культуре с ее затверженными и устойчивыми отношениями и ролями человек или не изменяется вообще, или его изменение запрограммировано. Человек, вышедший из культуры, не может не изменяться, он должен быть текучим, принимать любые экстраординарные ситуации как обычные, реагировать на них мгновенно. Изменение — естественный ответ на эзотерический мир, который является отрицанием обычного константного мира культуры. Но каков он этот мир, в каких границах человек должен изменяться? «Мир, — говорит дон Хуан, — это загадка, он совсем не такой, каким ты его себе рисуешь». Поясняя свою мысль, он продолжает: «Конечно, он в то же время и такой, каким ты его себе рисуешь. Но ведь это еще не весь мир». С. Аверинцев показывает, что и в средние века мир воспринимался как загадка. Однако это загадка для человека, который не может проникнуть в замысел Бога, поскольку замысел Бога — тайна. Загадочность эзотерического мира иного свойства: этот мир — загадка, поскольку он неизвестен и бесконечен. Выйдя из культуры, человек оказывается во власти загадочной магической стихии, и его сознание должно быть сориентировано на загадку мира.
Но ради чего ведется весь этот штурм западного сознания? Ради эзотерического знания? Он ведется не только ради «остановки мира». Это еще одно представление, не находящее аналога в других эзотерических учениях. Воин накапливает силы, говорит дон Хуан, и в один прекрасный день останавливает мир. Остановка мира, как и сатори, — показатель необратимости движения ученика: прежний мир и жизнь уходят безвозвратно (мир разрушается, останавливается), и человек вступает в мир новый, эзотерический. Для Карлоса Кастанеды первый раз мир остановился так:
«Жук вылез из глубокой норы и остановился в нескольких дюймах от моего лица. Он, казалось, смотрел на меня, и на секунду я почувствовал, что он осознал мое присутствие. Наверное гак же, как я осознал присутствие собственной смерти. Я испытал озноб. В конце концов жук и я не очень-то различались. Смерть как тень подкарауливала каждого из нас из-за камня. Я ощущал момент необычного подъема. И жук, и я были на одной чаше весов. Никто из нас не был лучше другого. Наша смерть делала нас равными.
Мой подъем и радость были столь захватывающими, что я начал плакать. Дон Хуан был прав. Он всегда был прав. Я жил в самом мистическом мире и, как любой другой, был самым мистическим существом. И, тем не менее, я не был более важным, чем жук…
Солнце было почти на горизонте, и его желтоватые отблески мешали мне ясно видеть. В этот миг я услышал какой-то особенный грохот. Он был похож на звук далекого реактивного самолета. Когда я остановил свое внимание на нем, звук усилился до длительного металлического визга, а затем ослаб, пока не превратился в гипнотизирующую мелодию… Я отвел глаза и увидел койота, спокойно бегущего через поле… Он замедлил свой шаг и остановился в полутора-двух метрах от меня. Мы посмотрели друг на друга, а затем койот подошел еще ближе. Его коричневые глаза были дружелюбными и ясными. Я уселся на камни, и койот почти касался меня. Я был ошеломлен. Я никогда не видел дикого койота так близко, и единственное, что мне пришло в голову в этот момент, — это заговорить с ним. Я начал, как человек, говорящий с дружественно настроенной собакой. Затем я почувствовал, что койот «ответил» мне. У меня была абсолютная уверенность, что он мне что-то сказал. Я был смущен, но у меня не было времени разбираться в своих чувствах, потому что койот «заговорил» снова. Не то чтобы животное произносило слова, как их произносили люди. Скорее это было «ощущение», что он говорил. Но это было не тем ощущением, которое возникает, когда домашнее животное общается со своим хозяином. Койот фактически что-то сказал. Он передавал мысль, которая вылилась во что-то весьма похожее на предложение. Я сказал: ‘‘Как поживаешь, маленький койот?» И мне показалось, что я услышал ответ животного: «Я хорошо, а как ты?»
