«Уродливое детище Версаля» из-за которого произошла Вторая мировая война - Лозунько Сергей (лучшие книги без регистрации .txt) 📗
«Одетые в столь и броню, ведомые Рыдз-Смиглы, мы маршем пойдем на Рейн…»
В 1939 году в руках Польши была судьба Европы. Ее позиция оказалась решающей в достижении согласия между Англией, Францией и СССР. Варшаве всего и требовалось, что согласиться принять советскую помощь и предоставить коридор для советских войск в случае войны. От польского ответа на вышеуказанные и очевидные с точки зрения противодействия агрессии вопросы зависело — быть Второй мировой войне или нет.
Трудно, почти невозможно, представить, чтобы Гитлер решился начать военные действия, рискуя сразу же получить войну на два фронта, да еще и против такой мощной англо-франко-советской коалиции.
Бывший переводчик Гитлера Пауль Шмидт впоследствии опишет, с каким смятением германское руководство восприняло объявление войны Англией и Францией 3 сентября 1939-го. В Берлине до последнего не верили, что Лондон и Париж решатся на такое из-за Польши. Но это случилось. Именно Шмидту британский посол в Берлине Гендерсон вручил ноту (Риббентроп отказался от встречи с Гендерсоном) о том, что Великобритания и Германия находятся в состоянии войны.
Шмидт вспоминает, как доставил ноту в канцелярию Гитлера, как зачитал ее присутствующим и как последние реагировали на сообщение: «…Гитлер сидит за своим письменным столом, а Риббентроп стоит у окна. Оба выжидающе смотрели на меня. Я остановился на некотором расстоянии от стола Гитлера и стал медленно переводить ультиматум правительства Великобритании. Когда я закончил, воцарилась полная тишина.
Гитлер сидел неподвижно, глядя прямо перед собой. Он не был растерян, как утверждали потом одни, и не впал в ярость, как заявляли другие. Он просто сидел спокойно и неподвижно.
После паузы, которая показалась вечностью, он повернулся к Риббентропу, все так же стоявшему у окна. „Что теперь?“ — спросил Гитлер с таким видом, словно давал понять, что назначенный им министр иностранных дел неправильно информировал его о возможной реакции Англии.
Риббентроп спокойно ответил: „Полагаю, через час французы вручат нам подобный ультиматум“.
Так как мои обязанности на этом заканчивались, я удалился. Столпившимся вокруг меня в приемной я сказал: „Англичане только что передали нам ультиматум. Через два часа Англия и Германия будут находиться в состоянии войны“. В приемной после этого известия установилась глубокая тишина.
Геринг повернулся ко мне и сказал: „Если мы проиграем эту войну, то пусть Бог смилостивится над нами!“
Геббельс стоял в углу удрученный и отрешенный. Все в комнате выглядели очень озабоченными» [648].
Судя по всему, Гитлер осмелился напасть на Польшу в расчете, что Англия и Франция не рискнут объявить войну Германии. По крайней мере, шансы на такое развитие событий Гитлер полагал высокими. И основания для подобных прогнозов у него имелись. Неделей ранее был подписан советско-германский договор о ненападении. Кроме того, в Берлине резонно рассчитывали разгромить Польшу раньше, чем Англия и Франция смогут оказать ей реальную помощь, и, очевидно, надеялись, что Лондон и Париж тоже отдают себе в этом отчет.
Когда же война со стороны западных держав все-таки была объявлена, германское руководство не на шутку переполошилось — даже ввиду военного конфликта с этими двумя государствами!
Само собой, в случае подписания англо-франко-советской военной конвенции и политического соглашения, содержащего гарантии Польше, у Гитлера не было бы никаких сомнений, что эта мощная коалиция объявит Германии войну, как только та даст соответствующий повод. Поэтому, еще раз отметим, вероятность того, что нацистская Германия в этой ситуации начала бы военные действия, близка нулю.
Ну а если бы Гитлер все же отважился атаковать Польшу, даже несмотря на англо-франко-советский альянс, есть все основания полагать (в т. ч. с учетом реального опыта Второй мировой войны), что Германия проиграла бы эту войну в короткие сроки. А человечеству соответственно уничтожение фашизма обошлось бы куда меньшими жертвами.
Все было в руках Польши.
С середины лета 1939-го события стали развиваться стремительно. Атмосфера в Европе накалялась. Дело шло к войне. Требовалось принять срочные решения. Для СССР такая потребность была очень острая, ввиду того что он пребывал в неопределенной ситуации, не будучи включен ни в одну систему коллективной защиты в Европе. Кроме того, дело происходило на фоне советско-японского конфликта на реке Халхин-гол — на тот момент локального, но потенциально могущего перерасти и в полномасштабную советско-японскую войну. В этой обстановке Москве непременно требовалось гарантировать себе западные границы тем или иным способом.
Поэтому советская сторона торопила англо-французов с принятием конкретных решений. Терпение Москвы было небезгранично, и лица, непосредственно вовлеченные в переговоры о трехстороннем англо-франко-советском соглашении, понимали, что ситуация не терпит проволочек.
Французский посол в Москве Наджияр в телеграмме в Париж от 16 июля решительно и однозначно высказался за заключение военной конвенции с Советским Союзом. 18 июля он повторно телеграфирует: «На нынешней стадии переговоров у нас, по моему мнению, нет иного выхода, как принять советскую точку зрения или согласиться на провал… который скомпрометирует в настоящем и будущем наши переговоры с Россией» [649]. 20 июля спецпредставитель британского МИД в Москве Стрэнг информирует Форин-офис о своих контактах с советскими партнерами: «Их неверие и подозрения в отношении нас в ходе переговоров не уменьшились, так же как и их уважение к нам не возросло. Тот факт, что мы создавали трудность за трудностью в вопросах, не казавшихся им существенными, породил впечатление, что мы не стремимся сколько-нибудь серьезно к соглашению» [650].
Запад склоняется к принятию советской точки зрения. По крайней мере, французы, которым в случае войны пришлось бы нести основную ношу войны на континенте, демонстрируют опасение возможного срыва англо-франко-советских переговоров. 19 июля глава французского МИД Бонне телеграфирует французскому послу в Лондоне Корбэну, чтобы тот настоятельно потребовал от британских партнеров согласиться с условиями, выдвигаемыми Москвой.
Бонне отмечает, что даже временное приостановление англо-франко-советских переговоров «в тот самый момент, когда, по всей вероятности, должны проясниться решения Германии, оставит тем не менее для последней свободное поле деятельности и поощрит ее в самых авантюрных замыслах, показывая ей, насколько мы не способны организовать в нужное время эффективную коалицию элементов сопротивления, формированием которой мы так кичились».
«Перед лицом этой главной опасности, риск, который повлечет для нас заключение соглашения даже ценой принятия советских формул, представляется значительно меньшим по значению», — подчеркивает он [651].
В тот же день Бонне пишет британскому коллеге Галифаксу: «мы вступаем в решающий момент, когда, как нам кажется, нельзя ничем пренебрегать, чтобы достичь успеха». Он предупреждает о губительных последствиях как для Франции и Англии, так «и для сохранения мира», которые могут наступить в случае провала переговоров с СССР.
Более того: «Я даже опасаюсь, как бы это не стало сигналом для акции Германии в отношении Данцига. Эти переговоры идут уже более четырех месяцев. Общественность придает им во всех странах очень большое значение. Ввиду этого они обрели символический характер». Поэтому, отмечает он, в данных условиях «чрезвычайно важно прийти к завершению переговоров, успех которых представляется нам сегодня одним из основных условий сохранения мира» [652].
Итак, наступает решающий момент, а от успеха англо-франко-советских переговоров зависит сохранение мира в Европе. Другое дело, что успех переговоров зависит не только от Франции, Англии и СССР, но и от Польши, без согласия которой на сотрудничество с Советским Союзом ни трехсторонняя военная конвенция, ни политическое соглашение в том же формате невозможно.
