Сталин - Волкогонов Дмитрий Антонович (версия книг .TXT) 📗
После такой мрачной картины, рисующей ситуацию в стране в начале 1933 года, честных людей брала просто оторопь. Кругом враги, вредители, остатки эксплуататорских классов, но которые почему-то так же опасны, как и в первые годы Советской власти. Конечно, враждебно настроенных людей, не принявших Советскую власть, было немало. И это естественно. Но они явно не представляли той грозной опасности, которую изобразил Сталин. А изобразил лишь для того, чтобы резюмировать: "Сильная и мощная диктатура пролетариата, - вот что нам нужно теперь для того, чтобы развеять в прах последние остатки умирающих классов и разбить их воровские махинации"305. Тем не менее генсек делал ставку на дальнейшее усиление карающей, насильственной функции диктатуры пролетариата.
Таких выступлений Сталина в конце 20-х - начале 30-х годов было много. Исподволь формировалось общественное сознание, в котором наряду с революционной устремленностью, энтузиазмом, коллективистским оптимизмом начинали прорастать семена подозрительности, недоверия к окружающим, готовность поверить в самые нелепые легенды о "врагах народа". Настоящее безумие 1937 - 1938 годов не возникло, если бы сознание людей исподволь к этому не готовилось. Миллионы людей, живущих в реальном капиталистическом окружении, привыкали постепенно к тому, что среди друзей, товарищей, коллег на производстве, в вузе, воинской части, творческом коллективе есть, притаились враги, ждущие своего часа... Призыв, лозунг, директива могли "бросить" многих на то, чтобы, как говорил Сталин, "добить последние остатки капитализма". Отсюда - один шаг до террора. Или, по крайней мере, готовность к нему. Вот, видимо, почему Сталин, делая пометки в тексте речи Ленина на заседании Петроградского Совета 17 ноября 1917 года, обошел своим вниманием строки: "...террор, какой применяли французские революционеры, которые гильотинировали безоружных людей, мы не применяем и, надеюсь, не будем применять"306. Сталин не был готов к такому пониманию диктатуры пролетариата. Напротив, генсек считал, что применение насилия является органичным элементом мирного строительства социализма. "Репрессии, - заявил Сталин летом 1930 года на XVI съезде партии, - являются необходимым элементом наступления"307.
А страна действительно наступала. Уже к 1930 году объем промышленного производства достиг 180% от довоенного уровня. К началу коллективизации столько же, сколько до войны, производилось сельхозпродукции. Шел процесс превращения аграрной страны в индустриальную. Высокими темпами ликвидировалась неграмотность. Миллионы людей получили возможность приобщиться к лучшим творениям мировой культуры. Народ, страна были на подъеме, хотя одновременно шли крайне болезненные, трагические процессы "ликвидации кулачества как класса", складывалась жесткая командно-бюрократическая система управления народным хозяйством, культурой, наукой. Революционный заряд Октября продолжал инициировать активность людей в общественном сознании, трудовой и социальной деятельности. Постепенно утверждались нормы коллективистской морали. Казалось, самое время дать импульс демократическим началам в государстве и обществе. Но после Ленина они не получили фактически никакого развития. А вскоре были просто отброшены.
Забвение демократической грани пролетарского государства грозило рано или поздно "отлучить" массы от социального творчества, превратить людей в слепых исполнителей, "винтики" гигантской государственной машины. Может быть, некому было напомнить генсеку, что "социализм невозможен, - как учил Ленин, - без демократии в двух смыслах: (1) нельзя пролетариату совершить социалистическую революцию, если он не подготовляется к ней борьбой за демократию; (2) нельзя победившему социализму удержать своей победы..."308. Ленин уже на другой день после Октябрьского восстания произнес слова, которые были актуальны тогда, в 17-м; не менее актуальны на рубеже 20-х и 30-х годов; исключительно важны и сегодня: "Мы должны предоставить полную свободу творчества народным массам"309. Правда, этот лозунг сам Ленин никогда не пытался по-настоящему реализовать.
Сталин много размышлял о демократии, диктатуре. Тома ленинских работ в кабинете Сталина - немые свидетели раздумий его хозяина. У него не вызывало сомнений - ведь об этом писали классики! - диктатура имеет приоритетное значение перед демократией. Вообще он редко сомневался, а если сомнения и приходили к генсеку, их редко кто мог "разглядеть". Лицо, не выражающее эмоций, словно было создано для множества мраморных копий, которые скоро появятся на площадях сотен, тысяч городов. Глядя через щели тяжелых занавесей на кремлевский двор, Сталин думал: "До чего узко, начетнически трактует диктатуру и демократию компания Бухарина! Например, разве не ясно, что роль рабочего класса надо повышать, поднимать! Каждый крестьянин должен видеть в рабочем своего вождя!" Вспомнил, что, когда в прошлом году, в октябре 30-го, он, Сталин, предложил "закрепить твердо" рабочих за своими предприятиями, до него дошли признаки глухого недовольства. А ведь он продиктовал: "Запретить на ближайшие два года выдвижение квалифицированных рабочих во всякие управленческие аппараты (кроме производственных и профсоюзных)". Но вот, спустя полгода, он почувствовал реакцию на это решение из контрреволюционного зарубежья. Некий С. Шварц, один из беглых меньшевиков, в "Социалистическом вестнике" опубликовал статью "Рабочий класс и диктатура". В ней он писал, что благодаря ему, Сталину, появилась "тенденция к оттеснению рабочих от аппарата управления, тенденция превращения рабочих в трудовое сословие, на обязанности которого лежит максимальное напряжение его трудовой энергии и безоговорочное подчинение социально-обособляющейся от него диктатуре"310. Даже термины изобрели: "податное сословие диктатуры", "трудовое сословие". Могильщики революции! Если бы их не разгромили еще в те далекие уже теперь дни, не быть бы ему тут, в Кремле, да и вообще, все свелось бы к буржуазному выкидышу Февраля.
Он никак не мог понять, почему и социал-демократическая печать, и враждующий с ней Троцкий столь яростно атакуют партийный аппарат, диктатуру?! Разве не ясно, что это важнейший инструмент власти? Мысль генсека вновь и вновь убеждала его самого в исторической правоте: аппарат - орудие диктатуры. А без диктатуры бессмысленны даже разговоры о социализме, демократии... Но мы сегодня знаем, что Сталин уже тогда укреплял не столько диктатуру пролетариата, сколько диктатуру бюрократа.
