Беседы о русской культуре. Быт и традиции русского дворянства (XVIII — начало XIX века) - Лотман Юрий Михайлович

Как уже говорилось, в вопросе о «работах» ложи остается много неясностей. Все, что касалось ее, было тщательно скрыто. Ни М. Орлов, ни В. Раевский не упоминают о ней. Вопрос об участии генерала П. С. Пущина в декабристском движении не рассматривался совсем. Исследователи поверили на слово показанию Орлова, который представил Пущина случайным и совсем не активным участником движения, хотя остается совершенно непонятным, как мог в этом случае Пушкин, хотя бы и в шуточном послании, называть его «грядущим Квирогой» — именем одного из вождей испанской революции? Необъяснимо и другое: почему сам Пушкин придавал своему участию в ложе такое значение? В обширных исследованиях о кишиневско-декабристских связях Пушкина смысл его слов о ложе «Овидий» обойден. Не прокомментировано и его послание к Пущину.

Действительно, ложа не привлекла внимания следствия. Но в том, что разговоры о ней во время следствия не возникали, можно усмотреть одну из двух причин: либо Раевский и Орлов скрыли то, что им было известно, не желая расширять область внимания следователей, либо они и на самом деле не придавали политическому значению ложи «Овидий» особого смысла. Ни одна из этих возможностей не снимает вопроса о сущности ложи.

Ограниченность материалов принуждает к предельной осторожности. Однако представляется, что то, что в науке называют «кишиневским кружком декабристов» и даже «кишиневской ложей декабристов», скорее всего было дружескойгруппой заговорщиков, принадлежавших к разным направлениям декабризма и вряд ли образовывавших единую подпольную организацию. Вполне возможно допустить наличие разныхсвязей отдельных кишиневских декабристов с политическими центрами движения. Например, обращает внимание интерес, проявленный в дальнейшем Пушкиным к М. А. Дмитриеву-Мамонову. Вопрос этот привлек внимание только Анны Андреевны Ахматовой, высказавшей ряд очень интересных предположений. Мы лишены возможности решить вопрос о том, каковы именно были связи ложи «Овидий»: следует ли их искать в кругах «Союза благоденствия», в замыслах Мих. Орлова или же в попытке Дмитриева-Мамонова организовать в Кишиневе собственный независимый центр. Вопрос этот, возможно, никогда не будет решен, но это еще не основание забывать о его существовании. Уже то, что ложа «Овидий» — единственная организация, связанная с тайным обществом, в которую был допущен Пушкин, должно обеспечить ей внимание историка. Вместе с тем следует помнить, что участие в ложе уже в 1820-х годах привлекло внимание именно к политической активности Пушкина. Это отразилось в недовольном тоне письменного вопроса кн. П. И. Волконского генералу И. Н. Инзову: «Почему не обратили вы внимания на занятия его [Пушкина] по масонским ложам?» Князь Волконский — человек придворный, абсолютно лишенный собственных планов действий, охарактеризованный К. Рылеевым и Ал. Бестужевым словами:

конечно, задал этот вопрос не по своей инициативе. Бесспорно, он лишь повторял слова императора (а возможно, и просто переделал раздраженный вопрос Александра I, почему Инзов не обратил внимания на связь Пушкина с масонами). Интонации раздраженного голоса императора, который прекрасно знал и о масонских симпатиях Инзова, и о его отечески-покровительственном отношении к Пушкину, слышатся в этой фразе. В. И. Семевский был безусловно прав, когда писал: «Уже одного имени В. Ф. Раевского достаточно, чтобы быть уверенным, что в ложе „Овидия“ разговаривали не об одной благотворительности» [512].

Однако наиболее интересный материал о ложе «Овидий» дает пушкинская поэзия, непосредственно с ней связанная. Характерно послание Пушкина из Кишинева в Каменку к В. Давыдову. Стихотворение представляет собой конспиративный текст, но сам принцип конспирации специфичен. Пушкин описывает реальные события из жизни кишиневского общества, но для посвященного сами эти события — условные знаки, подлежащие расшифровке. Так, значительное место в начале стихотворения отведено двум волновавшим южан событиям: женитьбе М. Орлова и его политическим планам.

Генерал Орлов занимал в тайном движении совершенно особое место. Опытный и решительный военный, он, единственный из всех заговорщиков, имел в подчинении реальную военную силу — дивизию, солдаты которой были энтузиастически привязаны к своему генералу. Орлов, готовя дивизию к восстанию, зашел уже очень далеко, и смелый характер его действий привлек внимание начальства. Под угрозой близкого ареста Орлов выдвинул предложение немедленных решительных действий, стремясь начать восстание до того, как у него отнимут дивизию. Однако главари южного декабризма не поддержали этого плана: ни они, ни декабристский Север не были еще готовы к восстанию. В планах М. Орлова декабристам виделось отражение его авантюризма, его «наполеоновских» замашек. Вместе с тем в момент создания пушкинского стихотворения Орлов — все еще командир дивизии — был слишком большой силой, чтобы от него можно было просто отмахнуться. В этой атмосфере неопределенности, сомнений и надежд и написано послание Давыдову.

Поэтический рассказ строится как серия намеков «для понимающих». При этом ситуация узкодоверительного разговора с друзьями создается тем, что политические намеки перемешиваются в стихотворении с не совсем пристойными рассуждениями о женитьбе Орлова, видимо активно обсуждавшейся в дружеском кругу. Стилистически этому соответствует игра двойными смыслами: неудобными для печати, с одной стороны, и конспиративными намеками — с другой. Двум злободневным событиям жизни Орлова придан единый многозначный образ — призыва солдата в армию:

Шуточная форма стихотворения для современного читателя, проникшего в скрытый политический смысл текста, может показаться данью конспирации: политически злободневное содержание Пушкин вынужден маскировать ироническими интонациями, а задача историка — «снять» этот шуточный тон и обнаружить серьезное политическое содержание. Это не совсем так.

Декабристский бытовой тон включал набор стилистических возможностей. Стиль, характерный, например, для Н. Тургенева или Рылеева, — перенесенный из искусства стиль высокой гражданской патетики. Чувство комизма, шутка были такому стилю чужды. Не случайно, когда Рылеев начал писать агитационные сатиры, они получались не очень-то смешными. Однако комизм не был монополией либеральных арзамасцев или склонного к шуткам Жуковского: язвительная насмешка Чацкого сохранила для нас еще одну важную интонацию декабриста.

Стиль пушкинского послания — сочетание«высокого» содержания с бытовым, патетики с иронией — совершенно невозможен для декабристской поэзии от В. Ф. Раевского до Рылеева, но достаточно близок к «Зеленой лампе». Образцом этого стиля можно считать послание к Пущину, также связанному с ложей «Овидий»: