Россия век XX-й. 1901-1939 - Кожинов Вадим Валерьянович (книги онлайн txt) 📗
Судоплатов делает еще немаловажное добавление: «Вместе с этими людьми также были арестованы и их непосредственные подчиненные, по национальности русские» (там же). В то же время (1951–1952) в МГБ были арестованы и многие другие генералы и офицеры высших рангов еврейского происхождения — Белкин, Шварцман, Броверман, Павловский, Бородин-Грузенберг, Арон Палкин, Матусов, Майрановский и т. д.
Перед нами, конечно, особая тема, о которой речь пойдет в главе о периоде конца 1940 — начала 1950-х годов; я привел здесь эти сведения для того, чтобы показать лживость хрущевской версии о якобы имевшем место целенаправленном и поголовном «изничтожении кадров еврейской национальности» ГБ в 1937–1938 годах; повторю еще раз, что обилие погибших в 1937–1938 годах «чекистов» еврейского происхождения обусловлено их непомерным обилием в руководящем составе НКВД, а вовсе не каким-либо «антисемитизмом». Вот, к примеру, даты назначения евреев на верховные посты заместителей Председателя Совнаркома: 21 августа 1938 года — Каганович; 31 мая 1939 года — Землячка-Залкинд; 6 сентября 1940 года — Мехлис (ту же должность заняли в то же время вместе с перечисленными Ворошилов, Микоян, Булганин, Берия).
Но главная и поистине возмущающая ложь Хрущева состоит в том, что «самое страшное» в НКВД началось будто бы тогда, когда туда стали брать «людей от станка» (или «от сохи»). Тот факт, что люди, подобные следователю Гарбузову, после 1937–1938 годов стали занимать все более значительное место и все более высокое положение в НКВД и, позднее, МГБ, несомненен (так, в 1939 году заместителем — и затем даже 1-м замом — наркома НКВД назначается доподлинный крестьянин С. Н. Круглов, до 1929 года живший и трудившийся в тверской деревне).
Однако именно с 1939 года масштабы кровавого террора самым кардинальным образом сократились. Хрущев беззастенчиво лгал, уверяя, что «новые кадры» (от станка и сохи) занялись буквальным «вышибанием» признаний у «врагов народа» и, естественно, их казнями. В последние годы были с полной точностью выяснены и опубликованы сведения о вынесенных на основе «деятельности» НКВД и, позднее (с 1946 года), МГБ смертных приговорах «врагам». В течение 1937–1938 годов, когда во главе еще стояли превозносимые Хрущевым имевшие многолетний стаж «чекистские кадры» (правда, как раз в эти годы «изничтожаемые», точнее, сами себя уничтожавшие), были приговорены к смерти 681 692 «врага», а в 1939–1940-м — всего лишь 4201 «враг» (конечно же, и эта цифра возмущает душу — 2100 человек за год, более 5 человек каждый день… но все-таки не около 1000 человек за день, как в 1937–1938-м!..). А в течение 1946–1953 годов были приговорены к смерти 7895 человек, — то есть в среднем около 1000 человек за год, — а не за день! [528]
Гнедин рассказал, как пришедший от сохи или станка в НКВД Гарбузов, даже рискуя вызвать опасный для себя гнев начальника, не смог ударить своего подследственного. И этот «единичный» эпизод подтверждается самым что ни есть «всеобщим» показателем: в 1939–1940-м «годовое» количество смертных приговоров уменьшилось, в сравнении с предшествующими двумя годами, в 200 с лишним раз, а в 1946–1953-м, когда «хамы» уже преобладали в МГБ, — даже в 360 раз! [529]
Мне, вполне вероятно, возразят, что это чрезвычайно резкое сокращение количества смертных приговоров объясняется не сменой «кадров» в НКВД-МГБ, а тем, что «наиболее опасные» реальные или мнимые «враги» («враги» Сталина или тогдашней верховной власти в целом) были, в основном, уничтожены в 1937–1938 годах, и позднее, так сказать, уже некого было казнить… Однако даже если и согласиться с подобным истолкованием столь кардинального сокращения казней (в 360 раз!), оно не колеблет высказанные ранее соображения: «деревенские хамы», пришедшие в НКВД на смену прежним «чекистским кадрам», отнюдь не проявляли той, унесшей сотни тысяч жизней, кровожадности, которая была присуща их предшественникам, — хотя и Хенкин, и Хрущев, и многие другие утверждали и утверждают — совершенно безосновательно — обратное.
А истинная суть дела заключается в том, что после 1937 года решительно изменилось само общее положение вещей в стране, и поднимавшиеся наверх «деревенские хамы» соответствовали этому новому положению.
Но об этом речь пойдет ниже; сначала подведем итоги «обсуждения» мемуаров Разгона и других. Как мы видели, и Разгон, и Хенкин, и Хрущев пытались внушить, что самые «страшные» фигуры, которые-де и повинны в жестоком массовом терроре, — это разгоновский Корабельников, хенкинские «деревенские хамы», хрущевские «люди прямо от станка». Совсем иное дело — «обаятельный» Бокий, «вовсе не злой» Миша Маклярский (у Хенкина), «замечательный, честный» Агранов (у Хрущева) и т. д.
При этом Разгон «откровеннее» других (почему я и уделил столь большое внимание его сочинению). Он — правда, только во втором издании своей книги — признал, что Бокий «обмазан невинной кровью с головы до ног» и «невозможно подсчитать количество невинных жертв на его совести», и тем не менее в качестве главного, самого страшного «злодея» преподносится в разгоновской книге Корабельников, который лишь «технически» исполнял приказы начальников типа Бокия…
И все же, подводя итоги, необходимо сказать о другой — и очень важной — стороне проблемы. Конечно же, охарактеризованные выше попытки возложить ответственность и вину за «1937-й» на так называемых деревенских хамов несостоятельны чисто фактически и безнравственно-лживы. Однако те из моих читателей, которые попросту переложат ответственность и вину на «друзей» Хенкина и Разгона, по сути дела поставят себя в один ряд с этими авторами.
Ибо, во-первых, верхушка НКВД не могла бы делать то, что она делала, если бы ее распоряжения не осуществлялись десятками и даже сотнями тысяч [530] рядовых исполнителей, — в том числе упоминавшимися Корабельниковым и Гарбузовым (он «не смог ударить» подследственного, однако ведь необоснованные обвинения все же сформулировал…). Кто-нибудь скажет, что Корабельниковы и Гарбузовы только подчинялись приказам, которые отдавали другие; но в ответ можно не без основания возразить, что верхи НКВД также подчинялись Сталину и, скажем, Секретариату ЦК, в составе коего в 1937 году, помимо Сталина и Кагановича, были Андреев, Ежов и Жданов.
Во-вторых, тогдашняя верхушка НКВД сама погибала в разгуле террора, и притом уничтожали друг друга «свои», предельно близкие люди. Как бы ни относиться к этой верхушке, нельзя — если быть объективным — не признать, что перед нами остро драматическая, даже трагическая ситуация…
Еще раз подчеркну, что негоже уподобляться тому же Разгону, который изобразил в виде главного — и, в сущности, единственного «настоящего» — злодея Корабельникова с его «пшеничными волосами».
Не буду отрицать, что и высказанное выше мною имеет односторонний характер, — но это обусловлено явным преобладанием интерпретаций 1937 года в «разгоновском» духе. Подобное толкование едва ли ни первым преподнес еще непосредственно в 1937 году Троцкий в хлесткой статейке «Термидор и антисемитизм», [531] а в последнее время оно господствует не только в печати, но и в электронных СМИ.
В изданной в 1997 году книге Александр Кац упоминает «группу евреев — начальников ГУЛАГа, жестоких и энергичных… М. Бермана, С. Фирина, Н. Френкеля, Л. Когана, Я. Рапопорта, С. Жука» (это, кстати, все без исключения высшие начальники ГУЛАГа накануне 1937 года) — и заявляет, что всегда, мол, «еврейский народ будет стыдиться имен своих преступных сынов». [532] Уместно выразить искреннее уважение Александру Кацу за такой — редкостный! — подход к делу, но к его заявлению едва ли присоединятся многие его соплеменники. Незадолго до появления его книги, в 1995 году, в Москве был издан объемистый трактат Л. Л. Мининберга «Советские евреи в науке и промышленности СССР в период Второй мировой войны (1941–1945 гг.)», где весьма высоко оценены те самые «преступные» генерал-лейтенант Н. Френкель и генерал-майор Я. Рапопорт (остальные четверо из перечисленных Кацем не дожили до 1941 года), а также генерал-лейтенант С. Мильштейн, полковник Б. Вайнштейн (правда, о последнем несколько критически сказано: «Вопреки многовековому мировому опыту, полковник Госбезопасности Б. С. Вайнштейн сохранил и на склоне жизни, в 86 лет, судя по одной из его публикаций, уверенность в высокой производительности принудительного труда» — с. 215) и др. Словом, еще многие существенные вопросы остаются не решенными до конца…
