Россия век XX-й. 1901-1939 - Кожинов Вадим Валерьянович (книги онлайн txt) 📗
В книге Леонида Максименкова много иронических и даже гневных суждений о «кампании», направленной против Шостаковича и других известнейших «левых» деятелей искусства, но в заключение он говорит о результате этой «кампании» следующее: «Появлялась институциональная база для придания русской советской культуре сильного государственного импульса. Интернационалист Керженцев (тогдашний председатель Комитета по делам искусств при Совнаркоме, снятый со своего поста в ходе „кампании“. — В.К.) вряд ли бы смог выполнить эту стратегическую задачу… А этому придавалось стратегическое значение в идеологической перестройке советского общества накануне второй мировой войны. От успеха зависела победа (выделено мною. — В.К.) в грядущей схватке с национал-социализмом». [537]
Но если всерьез принять во внимание это заключение, придется по-другому взглянуть на все освещенные в книге Л. Максименкова факты. И, кстати сказать, Борис Пастернак, один из «пострадавших» от сей «кампании», писал в 1936 году, что в ней «было много обманчивого, неопределенного… Если есть доля правды во всем печатавшемся и говорившемся, то она лишь в том, что совпадает с крупнейшим планом времени… Эта правда давалась в безотрадно слабом растворе. Не верьте растворам! Верьте именно этой линии, именно из революционного патриотизма верьте…» [538]
Тут примечательно уже само по себе соединение слов «революция» и «патриотизм»; еще совсем недавно эти слова непримиримо противостояли друг другу. Впрочем, в их истинном смысле они вообще несоединимы, ибо Революция, совершившаяся в России, по сути дела рушила то, без чего вообще невозможен подлинный патриотизм; в изданном в 1931 году 6-м томе «Малой Советской Энциклопедии» утверждалось: «Пролетариат не знает территориальных границ, ибо он не противопоставляет (как буржуазные патриоты) одной страны другой. Он знает социальные границы»…и т. д.
Но наиболее важно отметить, что Пастернак возражает против того «уровня», на котором проводилась «кампания», а не против самой ее исторической сущности. В его тогдашней поэзии действительно имело место то, что правомерно называть «формализмом» и «натурализмом»; он сам впоследствии, в 1956 году, признался: «Я не люблю своего стиля до 1940 года. Мне чужд общий тогдашний распад форм… засоренный и неровный слог», «манерность» и т. д. [539] К 1940 году поэт почти полностью преодолел эти черты, и такой «финал» многое говорит об истинном смысле времени, если иметь в виду его (по определению Пастернака) «крупнейший план», который нашел выражение в грандиозной Отечественной войне.
Подводя итог, целесообразно коснуться еще одной стороны проблемы. В книге Л. Максименкова, как и во множестве других сочинений на ту же тему, резко противопоставлены два периода в истории культуры — до середины 1930-х годов и последующий, изобилующий уродливыми явлениями «культового» характера и т. п. Верно, что культ Сталина непомерно разросся в это время, но в какой-то мере за счет других — по-своему также «уродливых» — культов. Так, например, сейчас уже мало кто представляет себе во всем его объеме культ В. Э. Мейерхольда. В 1935 году в центре Москвы началось строительство нового монументального здания «Государственного театра имени Мейерхольда» (основанный в 1920 году под названием «Театр РСФСР 1-й», он с 1923-го стал называться именем своего главного режиссера). Здание это всем известно, ибо оно было в сильно «укороченном» виде достроено в 1940 году в качестве Концертного зала им. П. И. Чайковского. По первоначальному проекту оно должно было быть в два с лишним раза выше и увенчиваться громадной фигурой самого Мейерхольда, стоящего в несколько странной позе — с расставленными ногами и руками (похожая поза — у небольшой статуи дипломата В. В. Воровского, установленной — правда, только после его гибели — перед бывшим зданием Наркоминдела на углу Кузнецкого моста и Б. Лубянки). С проектом здания «Театра имени Мейерхольда» можно познакомиться в изданной в 1936 году книге «Генеральный план реконструкции города Москвы. 1. Постановления и материалы» (c. 98), и он оставляет сегодня, надо прямо сказать, тяжелое впечатление.
В том самом 1936 году Мейерхольд как бы с высоты своего строящегося прижизненного монумента заявил (26 марта; опубликовано в № 4 журнала «Театр и драматургия» за 1936 год), что Михаил Булгаков принадлежит к таким драматургам (см.: Дневник Елены Булгаковой. — М., 1990, с. 368), «которые, с моей точки зрения, ни в какой мере не должны быть допущены на театральную сцену», и возмущался, что в театр Сатиры «пролез Булгаков» (на деле великий драматург не смог туда «пролезть»). Между тем Л. Максименков, с горячим сочувствием повествуя о гонениях 1936 года на Мейерхольда, не обмолвился ни словом о мейерхольдовской атаке на Булгакова…
Прежде чем идти дальше, считаю нужным и важным сказать, что приведенная выше цитата из книги Л. Максименкова о том, что от успеха «идеологической перестройки», совершившейся в 1936 году, «зависела победа в грядущей схватке с национал-социализмом», не вполне точна по своему смыслу.
Во-первых, «схватка» именно тогда, в 1936 году, и началась, — правда, вроде бы в ограниченном пространстве — на испанской земле, где военные (и в еще большей степени — военно-политические) усилия СССР непосредственно столкнулись с соответствующими усилиями германского нацизма и итальянского фашизма (не говоря уже, понятно, об испанской фаланге).
Во-вторых, дело и здесь, в Испании, было не только в национал-социализме (как и в позднейшей мировой войне). Политика «невмешательства», которой придерживались в ходе войны в Испании Великобритания, Франция и США, играла по-своему чрезвычайно существенную роль. И есть достаточные основания утверждать, что именно эту политическую линию западные державы в той или иной степени продолжали и впоследствии — по крайней мере до июня 1944 года, когда их войска, наконец-то, начали реальные боевые действия (правда, еще в августе-сентябре 1943 года войска «союзников» вторглись в южную часть Италии, но затем их движение явно застопорилось, и Рим был взят ими только 4 июня 1944 года — то есть почти одновременно с их вторжением в северную Францию, состоявшемся 6 июня).
Почти за два с половиной месяца до этой акции «союзников» войска СССР в южной части фронта вышли (26 марта) к государственной границе, и было ясно, что они вполне могут стать единственными реальными победителями в этой войне… И только тогда «союзники» действительно начали воевать с Германией (с Японией их война шла уже давно, — но это другой вопрос).
Обо всем этом еще пойдет речь в следующей главе моего сочинения; пока же скажу только, что с объективной точки зрения — то есть независимо от субъективных устремлений тех или иных деятелей западных держав — эти державы, не принимая непосредственного участия в боевых действиях в течение трех лет — с июня 1941-го до июня 1944-го, — как бы предоставляли Германии и ее союзникам возможность до предела ослабить или даже вообще победить СССР-Россию…
И эта их политическая — или, вернее, геополитическая — линия обнаруживалась уже и в Испании 1936 года, что, пожалуй, не столь легко было отчетливо осознать, но вполне можно было «почувствовать». Конечно, в глазах многих людей война в Испании являлась только схваткой с нацизмом (или, шире, с фашизмом). Подчас смысл этой войны осознавался и еще более узко. Так, боец «интернациональной бригады» А. Люснер писал в 1938 году с испанского фронта известному еврейскому художнику Марку Шагалу: «…вот уже около двух лет еврейские массы, взяв в руки мощное оружие, уже не одного сторонника гитлеровского „Майн Кампф“ заставили изменить свое мнение о том, что мы ни на что не способны». А Шагал в ответ писал о войне в Испании: «Я сознаю, что наше еврейское сопротивление против наших врагов приобретает черты и масштабы библейские». [540]
