Сталин - Волкогонов Дмитрий Антонович (версия книг .TXT) 📗
И здесь Сталин привел ленинские работы "О "левом" ребячестве и о мелкобуржуазности", "О продналоге", "Очередные задачи Советской власти", где Владимир Ильич совсем в другом контексте употребляет слово "дань". На голос с места: "Все-таки по отношению к середняку никогда не употреблялось понятие "дань" - Сталин немедленно парировал:
"Не думаете ли вы, что середняк ближе к партии, чем рабочий класс? Ну и марксист вы липовый. Если можно насчет рабочего класса говорить о "дани", насчет рабочего класса, партией которого мы являемся, почему нельзя сказать то же самое насчет середняка, который является всего-навсего нашим союзником?"376
Сталина мало беспокоило, что он перевел спор в малосодержательную плоскость: говорил или не говорил Ленин слово "дань". Суть вопроса для него осталась на втором плане.
Сталин смог отточить свой ум полемиста, участвуя в многочисленных дискуссиях. Правда, он прибегал при этом всегда к одному и тому же приему, который ставил в тупик оппонентов: он неизменно подавал себя "защитником" Ленина, исходил априори из того, что только он правильно, верно истолковывает Ленина. Почти на любой аргумент противной стороны у Сталина быстро находилась цитата, выражение Ленина, иногда высказанные совсем по другому поводу. Сталин давно заметил, что броня из ленинских цитат делает его практически неуязвимым. Зиновьев, обсуждая однажды коминтерновские дела со Сталиным, когда их отношения уже основательно испортились, в споре бросил ему:
- Для вас ленинская цитата - как охранная грамота вашей непогрешимости. А надо видеть ее суть!
- А разве плохо идее быть "охранной грамотой" социализма? - тут же нашелся Сталин.
Прямолинейность, наступательность, воинственность, грубость Сталина в конце концов помогли ему повергнуть своих оппонентов. Странное дело, нередко более тонкие, иногда даже изящные аргументы Троцкого, Зиновьева, Каменева, Бухарина не встречали поддержки у аудитории! А грубоватые, плоские, часто просто примитивные филиппики Сталина, тесно увязанные с "защитой Ленина", генерального курса партии, единства ЦК и т.д., быстрее доходили до сознания людей. Его прагматический ум не заботился о красоте стиля, как у Троцкого, афористичной витиеватости, как у Зиновьева, интеллигентной рассудительности, как у Каменева, научной аргументации, как у Бухарина. Сталин в бесчисленных спорах и полемике одолел их главным: они хотели "ревизовать ленинизм", а он его "защитил". Такая интерпретация уже с начала 30-х годов стала официальной.
Сталинское мышление было схематичным. Напомню, он любил все раскладывать по полочкам, разжевывать, популяризировать до элементарщины. И если оппоненты излагали свои идеи иначе, Сталиным это квалифицировалось очень жестко: "немарксистский подход", "проявление мелкобуржуазности", "анархистская схоластика". Его доклады, выступления, резолюции всегда облечены в строгие рамки перечислений, особенностей, черт, уровней, направлений, задач. В этом одна из причин популярности сталинских работ, в которых все упрощено до предела и потому доступно. Элементарные "особенности" и "черты" легко усваивались людьми. Такой ход мыслей облегчал реализацию сталинских идей, но жестко сковывал творческое начало людей. Сталинская простота не звала к углубленному анализу, выяснению всей сложности и взаимозависимости мира.
Гай Светоний в своих жизнеописаниях отмечал, что, хотя Нерон в детстве изучал "благородные науки", философией овладевать он отказался, полагая, "что для будущего правителя это помеха". Едва ли так думал Сталин, но его догматический интеллект оказался не в состоянии постичь хотя бы относительные глубины философии. Самым уязвимым местом в сталинском интеллекте была его неспособность овладеть диалектикой. "Вождь" это чувствовал, поскольку долго и настойчиво пытался обогатить свои знания в области философии. По рекомендации руководства Института красной профессуры Сталин пригласил к себе для "уроков по диалектике" известного в то время советского философа из плеяды старых большевиков Яна Стэна. Стэн работал заместителем директора Института Маркса и Энгельса, затем ответственным сотрудником аппарата ЦК, избирался делегатом ряда партийных съездов, был членом ЦКК, имел самостоятельные, независимые суждения. Стэн стал "учителем философии" для Сталина, разработал специальную программу занятий, в которую включил изучение трудов Гегеля, Канта, Фейербаха, Фихте, Шеллинга, а также Плеханова, Каутского, Брэдли. Дважды в неделю Стэн приходил к Сталину в назначенный час и терпеливо пытался разъяснить высокопоставленному ученику гегелевские концепции о субстанции, отчуждении, тождестве бытия и мышления - понимания реального мира как проявления идеи. Абстрактность раздражала Сталина, но он пересиливал себя и продолжал слушать монотонный голос Стэна, изредка перебивая недовольными репликами: "Какое все это имеет значение для классовой борьбы?", "Кто использует всю эту чепуху на практике?".
Стэн, напомнив, что философия Гегеля, как и других немецких мыслителей, стала одним из источников марксизма, невозмутимо продолжал: "Гегелевская философия, по существу, есть "перевернутый" на голову материализм, а поэтому глубоко двойственна. Гениальность философа заключается в том, что он включает в свою систему отдельные материалистические положения. Это, по сути, энциклопедия идеализма. В его метафизической системе гениально разработай диалектический метод. Маркс говорил, что у Гегеля диалектика стоит на голове, надо ее поставить на ноги, чтобы увидеть ее рациональное зерно..." Сталин, уже нервничая, требовательно вопрошал: "Какое это имеет значение для теории марксизма?"
Стэн вновь продолжал терпеливо разъяснять, стараясь до предела упрощать недоступные для понимания "вождя" философские премудрости. Сталин смог лишь отрывочно понять закон перехода количественных изменений в качественные, но не одолел сути диалектического отрицания, единства противоположностей. Несмотря на все ухищрения и усилия Стэна, Сталин так и не усвоил тезис о единстве диалектики, логики и теории познания, о чем свидетельствует анализ его "философских работ". Может быть, поэтому у "ученика" ничего не осталось к "учителю", кроме неприязни. Стэн, как Карев, Луппол и другие философы ученики академика А.М. Деборина, был объявлен теоретическим "прислужником троцкизма", в 1937 году арестован и погиб. Казалось, что эта же участь ожидает и Деборина, весьма близкого в конце 20-х годов к Бухарину. Но Сталин ограничился тем, что надолго навесил крупному ученому ярлык "воинствующего идеалиста-меньшевика", отстранил его от активной научной и общественной работы.
