Россия век XX-й. 1901-1939 - Кожинов Вадим Валерьянович (книги онлайн txt) 📗
Из рассказа Светланы Иосифовны ясно, что «недовольство» Сталина первым браком Якова Иосифовича явно было более резким, нежели вторым (ведь дело дошло до попытки самоубийства!). Но первая жена Якова Иосифовича была дочерью православного священника, а не, скажем, раввина. Брак этот, после смерти (младенческой) ребенка, распался. Вскоре Яков Иосифович женился еще раз, но и второй брак, несмотря на родившегося (и живущего по сей день) сына, Евгения Яковлевича Джугашвили, также оказался кратковременным.
Третья женитьба Якова Иосифовича явно не могла порадовать какого-либо отца-большевика, — будь он даже самым беззаветным юдофилом. Юлия-Юдифь выросла в семье одесского купца второй гильдии Исаака Мельцера, который после революции намеревался эмигрировать во Францию, приготовив для этой цели башмаки, в подметках которых были спрятаны ценные бумаги. Однако его арестовала ЧК… Не желая вести после исчезновения богатого отца скудную жизнь, Юлия-Юдифь вышла замуж за приятеля своего отца — владельца обувной фабрики (на дворе еще был НЭП). Однако вскоре она бежала от мужа и стала танцовщицей в бродячей труппе. На сцене ее заметил сотрудник ОГПУ О. П. Бесараб и уговорил выйти за него. Бесараб служил при С. Ф. Реденсе, состоявшем в браке с родной сестрой жены Сталина; благодаря этому Юлия Исааковна познакомилась с Яковом Иосифовичем и в конце концов бежала от своего нового супруга (а не была «оставлена» им) к сыну Сталина — который, кстати сказать, был моложе ее.
Обо всем этом подробно повествуется в мемуарном сочинении дочери Якова Иосифовича и Юлии Исааковны — кандидата филологических наук Галины Яковлевны Джугашвили. Вполне понятно, что Сталин не мог быть в восторге от новой жены сына, к какой бы национальности она ни принадлежала. Но из вышеизложенного явствует, что Юлия Исааковна обладала незаурядным обаянием. И о состоявшейся в конце концов встрече своей матери с вождем дочь Юлии Исааковны рассказала следующее: «Она не сомневалась, что „старику“ — понравится… Ма оказалась права. Все прошло отлично. „Старик“ без конца шутил, кормил Ма с вилки и первый тост поднял в ее честь. Вскоре „молодые“ получили уютную двухкомнатную квартирку недалеко от Садового кольца… Когда же наметилось мое появление, переехали снова, и на сей раз уже в огромную четырехкомнатную квартиру на улице Грановского» [546] (в «правительственном» доме).
Кстати сказать, Светлана Иосифовна, противореча своему же собственному утверждению о том, что бракосочетание Якова Иосифовича с Юлией Мельцер «вызвало недовольство отца», сообщает в той же своей книге, что «Яша» жил с новой женой и на «спецдаче» в подмосковном Зубалове, где регулярно бывал Сталин (цит. соч., с. 140).
Впрочем, о рассуждениях Светланы Иосифовны об «антисемитизме» Сталина речь пойдет далее, в главе, посвященной периоду конца 1940 — начала 1950-х годов. Здесь достаточно будет сказать, что она, вероятнее всего, домыслила причину «недовольства» Сталина браком Якова Иосифовича, как говорится, задним числом, под воздействием внушаемых ее знакомыми конца 1950–1960-х годов представлений о сталинском «антисемитизме». Ибо в свое время, 4 декабря 1935 года, тесно общавшаяся тогда со Сталиным М. А. Сванидзе записала в своем дневнике: «И(осиф)… уже знает о женитьбе Яши (на Ю. И. Мельцер. — В.К.) и относится лояльно-иронически» [547] (а не враждебно). Притом надо знать, что М. А. Сванидзе — жена родного брата первой жены Сталина (матери Якова Иосифовича) — еврейка (урожденная Корона).
Обо всем этом следовало сказать для того, чтобы стало ясно, как «пишет историю» Такер (и множество других авторов). «Недовольство», или, вернее, попросту «ирония» Сталина в связи с третьей (за всего несколько лет!) женитьбой его не очень, скажем так, уравновешенного сына на дочери арестованного ЧК купца, которая побывала скитающейся по стране танцовщицей и дважды «убегала» от законных мужей, преподносится как имеющий зловещее и «всеобщее» значение «антисемитизм», который-де выразился и в репрессиях 1937–1938 годов, — «величайшем преступлении века».
Р. Такер в таком случае должен был объяснить, почему в то время стало возможным следующее.
На рубеже 1930–1940-х годов, как убедительно показано в изданном в 1996 году исследовании О. В. Хлевнюка «Политбюро. Механизмы политической власти в 1930-е годы», «явно обнаружилась тенденция перемещения власти из Политбюро в Совнарком». Ко времени Отечественной войны Политбюро «как регулярно действующий орган политического руководства… фактически было ликвидировано, превратившись, в лучшем случае, в совещательную инстанцию» (c. 226. Выделено мною. — В.К.).
Это было очень многозначительным изменением, о котором еще пойдет речь. Но в связи с домыслами об «антисемитизме», якобы присущем в 1930-х годах Сталину и политике страны вообще (а об этом говорится отнюдь не только в сочинении Такера!), необходимо знать, что в 1938–1940 годах целый ряд евреев назначается на высшие посты в превращавшемся в средоточие власти Совнаркоме. Р. С. Землячка, Л. М. Каганович и Л. З. Мехлис стали в это время заместителями председателя Совнаркома (председателем был Молотов, а с 6 мая 1941-го — сам Сталин), пост наркома вооружения занял Б. Л. Ванников, наркома строительства — С. З. Гинзбург, наркома лесной промышленности — Н. М. Анцелович и т. д.
В свете этих фактов прямо-таки смехотворно выглядит «довод» в пользу «антисемитизма» Сталина, основывающийся на его «недовольстве» женитьбой сына на еврейке (к тому же, как было показано, предшествующая судьба Ю. И. Мельцер давала основания для «недовольства» независимо от ее национальности). Одним словом, «так пишется история»…
Нетрудно предвидеть, что опровержение «антисемитизма» Сталина не понравится многим людям — притом по совершенно разным причинам, ибо для одних домысел о враждебности вождя по отношению к евреям — главнейший довод в пользу проклятий в его адрес, а для других, напротив, — один из мотивов его почитания.
Но все это представляет собой психологически-идеологические «комплексы», не имеющие отношения к действительному ходу истории в 1930-х годах и, естественно, к реальному пониманию этой истории.
Да, Сталин с середины 1930-х во многом стремился опереться на те «русские» начала, которые ранее или игнорировались, или подвергались нападкам и прямым репрессиям, ибо определяющим началом был интернационализм, нацеленный на мировую революцию.
Как уже говорилось, в целом ряде нынешних рассуждении о Сталине явно неправильно толкуется его отповедь Демьяну Бедному в письме от 12 декабря 1930 года, ибо речь шла там только и исключительно о русской революционности, которую «недооценил» этот большевистский стихослагатель. Исходный пункт сталинской отповеди таков: «Весь мир признает теперь, что центр революционного движения переместился из Западной Европы в Россию. Революционеры всех стран с надеждой смотрят на СССР… признавая в нем единственное свое отечество» (т. 13, c. 24). Очевидно, что слово «отечество» употреблено здесь в точно таком же смысле, как и в цитированной выше статье «Патриотизм» из тома МСЭ 1931 года, — «отечество» — это понятие не национально-территориальное, асоциально-классовое. «Революционные рабочие всех стран единодушно рукоплещут… русскому (выделено Сталиным. — В.К.) рабочему классу… как признанному своему вождю…» (там же), — а непонятливый Демьян не делает этого! Демьян усматривает в русской истории, писал далее Сталин, только «мерзость и запустение», которые, конкретизирует генсек, являют собой «Домострой» (в действительности — ценнейшее творение культуры XVI века) и «сочинения Карамзина» (там же, с. 25).
И только с середины 1930-х годов слово «отечество» начинает обретать в официальной идеологии свой истинный смысл. Вместе с тем самое широкое утверждение патриотического сознания свершилось тогда чрезвычайно, исключительно быстро, и это означало, что оно жило в душах множества людей и только не имело возможности открыто выразиться. Считаю уместным сказать, что я сам — хотя в то время по возрасту находился между детством и отрочеством — хорошо помню, как легко, прямо-таки мгновенно совершался переход к патриотическому русскому сознанию, — и вот уже в 1938 году завораживающе звучал над страной призыв из кинофильма «Александр Невский» с мелодией возвратившегося из эмиграции Сергея Прокофьева:
