Горцы Северного Кавказа в Великой Отечественной войне 1941-1945. Проблемы истории, историографии и и - Бугай Николай Федорович
Возражая им, другие историки отмечают, что территории выселенных народов передавались не только Грузии, а депортации подвергались и народы, вовсе не граничившие с Грузией. Кроме того, политику на Северном Кавказе «определял далеко не один М.А. Суслов»185. К.-М.И. Алиев указывает на то, что в случае использования первой версии, даже подкрепленной документальным материалом, причины подменяются следствиями. Вопрос об изменении административных границ решался уже после депортации народов, да и передана была Грузии только небольшая часть территории Карачая. Между тем «Сталину ничего не мешало отдать Грузии если не всю область, то хотя бы ее большую часть»186.
Значительная часть авторов видит корни депортации в самой природе советского тоталитарного режима187. По мнению В.А. Тишкова, цель этнических депортаций трудно объяснить какими-либо мотивами, «кроме как безумными геополитическими фантазиями «вождя народов» или его маниакальной подозрительностью». В то же время он указывает на «соображения по использованию рабской силы для осуществления индустриальных проектов».
В.А. Тишков также предполагает стремление властей «упростить этническую мозаику населения страны, которая как бы не укладывалась в схему формирования «социалистических наций» на основе национальных государственных образований»188. Однако само перемещение огромного количества людей на восток страны требовало немалых затрат, что снижало экономическую эффективность подобных мероприятий.
Отдельные авторы связывают депортацию мусульман с внешнеполитическим фактором – угрозой создания из них антисоветского исламского блока под эгидой Турции189. Наиболее полно версию об обусловленности депортации части северокавказских народов, прежде всего балкарцев, внешнеполитическими факторами – подготовкой театра военных действий на юге СССР – представил в своей докторской диссертации Х.-М.А. Сабанчиев190.
Исследователи приводят сведения, подтверждающие, что на Северном Кавказе в годы войны имели место массовые антисоветские выступления и широкое распространение бандитизма. А.М. Гонов связал депортацию части народов Северного Кавказа с общей обстановкой в регионе, приведя факты дезертирства, действий немецких агентов и местных банд. Он назвал депортацию северо-кавказских народов «насильственным (вынужденным) переселением»191. Данным вопросам посвящены специальные разделы в совместной книге Ю.Ю. Клычникова и С.И. Линца, акцентировавшим внимание на «криминогенном и политическом противостоянии части населения Северного Кавказа государственным властям и порядкам Российской империи, Советского Союза, Российской Федерации с XVIII до рубежа XXI в.»192.
Тема бандитизма на Северном Кавказе в годы войны получила развитие и в работах других авторов. Особенно активно данную позицию отстаивает в последние годы И.В. Пыхалов, прямо оправдывающий сталинские репрессии против народов СССР их массовым, по его мнению, переходом на сторону противника, уклонением от воинской службы в РККА, дезертирством и бандитизмом. В частности, он полагает, что в рядах Красной армии погибло и пропало без вести 2,3 тыс. чел. из служивших в ней 10 тыс. чеченцев и ингушей, в то время как оба народа должны были выставить примерно 80 тыс. военнослужащих193. В результате он оценивает сталинские депортации как не только «справедливое», но и «гуманное» в условиях военного времени «возмездие». Однако эти выводы основываются на данных всего нескольких архивных фондов, используемых весьма избирательно, а сам поиск «народов-предателей» представляется некорректным и ненаучным. Во-первых, подобные оценки вообще неуместны по отношению к целым этническим общностям. Во-вторых, среди всех народов СССР были и те, кто участвовал в защите Родины, и те, кто пошел на сотрудничество с противником в столь непростой период истории страны.
Полемика по рассматриваемому вопросу вышла далеко за рамки научной дискуссии. Своих оппонентов И.В. Пыхалов называет «защитниками гитлеровских прислужников»194. В свою очередь, те обвиняют его в разжигании межнациональной розни и продолжении кампании «травли» репрессированных народов. Одна из его статей решением Магасского районного суда Республики Ингушетии от 19 ноября 2009 г. была включена в Федеральный список экстремистских материалов195.
Другие авторы стремятся придерживаться более взвешенного подхода к проблеме. Так, по мнению П.М. Поляна, «несмотря на размах повстанческого движения, статистика ликвидации антисоветских банд на территории Чечено-Ингушетии в 1941–1943 гг. не дает оснований для утверждений о почти поголовном участии чеченцев и ингушей в подобных формированиях»196.
В свою очередь, ряд северокавказских историков утверждают, что документы НКВД СССР, содержащие сведения о бандитизме на Северном Кавказе, были прямо фальсифицированы197. Однако эти выводы также нуждаются в соответствующем источниковедческом анализе, а не простом отрицании указанных документов как вида исторических источников.
О необходимости строгой источниковедческой критики при использовании документов военного времени свидетельствует и дискуссия вокруг событий в высокогорном ауле Хайбах. По утверждению некоторых авторов, будучи не в состоянии обеспечить выселение его жителей в феврале 1944 г., отряд внутренних войск НКВД СССР под командованием комиссара госбезопасности 3-го ранга М.М. Гвишиани сжег от 200 до 700 чел. в колхозной конюшне. В подтверждение этого приводится без ссылок на источник «совершенно секретное письмо» М.М. Гвишиани Л.П. Берии: «Только для ваших глаз. Ввиду нетранспортабельности и в целях неукоснительного выполнения в срок операции «Горы» вынужден был ликвидировать более 700 жителей в местечке Хайбах. Полковник Гвишиани»198.
Между тем П.М. Полян в последней фундаментальной работе, изданной на основе документов Государственного архива Российской Федерации (далее – ГАРФ) в серии «История и сталинизм», отмечает, что «гриф «только для ваших глаз» никогда не использовался в советском секретном делопроизводстве, один из руководителей операции «Чечевица» почему-то называет ее операция «Горы» и не помнит своего воинского звания, аттестуясь «полковником»199. Нельзя не согласиться с П.М. Поляном в том, что необходимо дополнительное изучение рассматриваемой проблемы. Более обоснованными представляются свидетельства об уничтожении мирного населения войсками НКВД в ряде высокогорных аулов, приведенные Н.Ф. Бугаем, А.М. Гоновым и другими исследователями200.
Новую и менее политизированную оценку депортации вайнахов в контексте теории модернизации предложили В.А. и М.Е. Козловы. Ссыпаясь на документы НКВД, они отмечают, что сами «чеченцы и ингуши воспринимали враждебную им политику советского государства прежде всего в категориях этнического конфликта», а сталинскую диктатуру отождествляли с «русскими»201. Однако суть конфликта была гораздо глубже «сиюминутной политической целесообразности» и не может быть сведена к мотивам «справедливого наказания», «вражды-мести» или «ненависти русских к чеченцам». По словам данных авторов, «сплоченный, организованный, живущий по традиционному укладу и достаточно воинственный этнос плохо поддавался автоматизации» и не вписывался в новую социальную структуру. Поэтому «коммунистическое руководство попыталось «переварить» неудобный этнос достаточно отработанным способом»: лишением его статуса, отрывом от корней и удалением от постоянных мест проживания202.
В то же время отмеченная традиция рассматривать депортацию как продолжение «имперской политики России», стремившейся к жестокому подавлению и угнетению подвластных ей народов, подчеркивать «справедливость» двух-, а то и трехвековой борьбы народов Кавказа за свою независимость нашла свое отражение и в профессиональной историографии, от А. Авторханова до современных авторов. Например, Б.Б. Закриев утверждает, что депортации, как и репрессии советской власти 1930—1940-х гг. против народов Северного Кавказа, «не были порождением только сталинской эпохи. Это изуверское изобретение принадлежит Екатерине II и наместнику Кавказа в 1816–1826 гг. А.П. Ермолову»203.
