Предшественники Дарвина в России (Из истории русского естествознания) - Райков Борис Евгеньевич
Итак, и в эпоху своей зрелости (в 1834 г. Бэру было 42 года) наш великий ученый по-прежнему стоял на том, что вновь приобретенные признаки, которые являются результатом воздействия на организм внешних условий, передаются по наследству. Не передаются только те влияния, которые не затрагивают жизненного цикла организма.
Поддерживая это убеждение, Бэр, естественно, ставит вопрос: «не произошли ли те различные формы, которые мы привыкли считать за особые виды, друг от друга, путем постепенных изменений?» Автор отвечает на этот вопрос утвердительно и подтверждает это мнение рядом примеров, причем особенно убедительным ему кажется пример с морскими свинками, которые, будучи завезены из Америки в Европу в XVI в., образовали здесь, на памяти человека, новый вид.
Таким образом, в вопросе о происхождении видов Бэр по-прежнему оставался трансформистом. Но каковы пределы этой трансформации, можно ли, действительно, провести эволюционную линию от простейших до человека, — к такого рода вопросам Бэр стал относиться осторожнее. Он вовсе не отрицал, что такого рода всеобщая эволюция возможна. Но он указывал, что наука не имеет пока в своем распоряжении достаточного количества фактов, доказывающих правильность этого взгляда. Действительно, в 30-х годах прошлого века ни палеонтология, ни сравнительная анатомия не располагали исчерпывающим фактическим материалом этого рода. Припомним, что родственная связь позвоночных с беспозвоночными была выяснена лишь тремя десятилетиями позже благодаря работам А. О. Ковалевского, И. И. Мечникова и др.
Работа Бэра по эмбриологии, которой он занимался все предыдущие годы, приучила его к особой точности и осторожности в выводах. Он на практике убедился, что даже такие замечательные наблюдатели, какими были его предшественники в области изучения эмбрионального развития животных (например, Вольф и Пандер), не раз ошибались и делали неправильные заключения. Постепенно Бэр стал все более и более скептически относиться ко всем теориям, не вытекающим непосредственно из твердо установленных и проверенных фактов. Очевидно, под влиянием такого настроения он и начал с сомнением расценивать эволюционные настроения широкого масштаба, которые носили характер научных предвидений, обгоняющих опыт.
Занимаясь сравнительной анатомией и эмбриологией, Бэр пришел к выводу, что всех животных по общему плану их строения можно разделить на четыре основные группы, которые он назвал типами животного царства. Таких типов наш ученый различал четыре: червеобразные, лучистые, моллюски и позвоночные. Внутри этих типов он видел переходные промежуточные формы, которые связывали между собою различных представителей типов. Но связи между типами при тогдашнем состоянии науки не были достаточно выяснены, и о них можно было только гадать. Поэтому Бэр и признал, что говорить о родственных отношениях между отдельными группами животных можно только внутри типов, поскольку для этого имеются фактические доказательства; говорить же о филогенетической (кровно-родственной) связи между типами не следует, пока в науке не наберется для этого доказательный фактический материал. «Но все же я не могу найти сколько-нибудь вероятных данных, — пишет Бэр в упомянутой нами статье, — говорящих за то, что все животные развились друг от друга путем превращения одних в другие».
Руководствуясь такого рода соображениями, Бэр и решил, что осторожнее ограничить эволюцию более узкими пределами, например, пределами типа: «На основании всего предыдущего, — читаем в статье Бэра, — мы должны заключить, что, поскольку наблюдение доставляет материал для выводов, преобразование известных первоначальных форм животных в последовательном ряду поколений весьма вероятно, но только в ограниченной степени».
Из всех статей-докладов Бэра на данную тему только эта и была напечатана, остальные остались неизвестными широкому кругу биологов. Поэтому за Бэром и утвердилась в научной литературе репутация «эволюциониста в ограниченных пределах», половинчатого эволюциониста. Стали думать, что сдержанность Бэра в данном вопросе проистекает из принципиального отрицания всеобщности эволюции. Нашлись даже такие критики, которые стали отрицать, что Бэр был эволюционистом.
Нет ничего более ошибочного, как такое понимание высказываний Бэра. Его осторожность в этом вопросе проистекала из совершенно других оснований и была продиктована очень строгими требованиями, мы бы сказали слишком строгими требованиями, которые он предъявлял к методу научного исследования. Эту осторожность и осмотрительность Бэра еще усиливало его официальное положение действительного члена Академии наук, где эволюционная идея не пользовалась в то время ни малейшим сочувствием.
На такой принципиальной позиции по отношению к эволюционной идее Бэр оставался до конца своих дней. Он продолжал считать себя трансформистом и, когда появилась теория Дарвина, счел справедливым указать (в письме к другу Дарвина — английскому естествоиспытателю Гексли), что он, Бэр, уже выступал с той же идеей о превращении видов путем постепенных изменений, хотя исходил из других оснований, чем Дарвин.
Действительно, 8 апреля 1859 г., когда книга Дарвина еще не вышла, Бэр прочитал в Академии наук доклад — о новогвинейских племенах — папуасах и альфурах, напечатанный в том же году в Ученых трудах Академии. В этом докладе он проводил мысль об изменяемости видов и их родственной связи друг с другом. «Я не могу не выразить убеждения, — пишет, между прочим, Бэр, — что многие формы, которые при размножении держатся отдельно, пришли к такому отграничению лишь постепенно, а первоначально составляли один вид…» Ниже находим такое место: «Так часто наблюдаемая группировка животных по родственным группам, мне кажется, говорит за то, что здесь в основе действительное родство и что похожие друг на друга виды, действительно, имеют общее происхождение или возникли друг от друга… Так как все в природе изменчиво, частью способно двигаться в пространстве, частью способно развиваться, то нельзя отрицать, почему отдельные формы не могли бы иметь развития, как и то всеобщее развитие в последовательном порядке появления, на которое нам указывает палеонтология».
Но как далеко заходит это превращение, Бэр не высказывается по изложенным выше причинам.
В другой, еще более поздней статье, написанной в 1874 г., Бэр повторяет, что «построить родословное дерево животных с уверенностью невозможно, так как в этом отношении мы не имеем пока никаких ясных указаний, но я признаюсь, — пишет Бэр, — что я желал бы, чтобы такие указания были даны. Тогда, я полагаю, можно было бы поглубже заглянуть в жизнь природы».
Эта замечательная фраза, написанная Бэром уже на склоне лет, с ясностью показывает, что пресловутая «половинчатость» Бэра в вопросе о размерах эволюции была лишь следствием его особой осторожности, о чем мы говорили выше, но что он вовсе не зачеркивал взглядов на этот предмет, высказанных им в молодости. Лишним доказательством этого является положительное отношение, которое неизменно встречали у него научные открытия, действительно, заполнявшие разрывы в филогении животных и способствовавшие упрочению эволюционной идеи. Так, например, он высказался за присуждение премии его имени Александру Ковалевскому и Илье Мечникову за их зоологические исследования. Палеонтологические работы Владимира Ковалевского Бэр оценивал очень высоко и писал о них следующее: «Господин В. Ковалевский — сторонник учения о трансформации. Мы имеем его изыскания об ископаемых копытных, в результате которых даже те люди, которые не принимали существование трансформации или считали ее совершенно проблематичной, признаются, что эти работы повлияли на их убеждения».
«Возможно, — писал Бэр в 1874 г. (следовательно, незадолго до смерти), — что большие пробелы, которые имеются в наших познаниях относительно переходных форм, будут заполнены. По меньшей мере на такое заполнение можно надеяться».
Так, конечно, не пишут люди, которые принципиально отрицают общую эволюцию органических форм и ограничиваются в силу этого только узкими пределами трансформизма.
