De Secreto / О Секрете - Фурсов Андрей Ильич (читать книги онлайн без сокращений TXT) 📗
Прежде всего поражает своей неправдоподобностью описание самого процесса вербовки. У меня нет на этот счёт собственного опыта, но мне известны два факта вербовки. В одном случае человека вербовали в годы войны в армии для борьбы с немецко-фашистскими диверсантами, в другом уже в 1980-е гг. на имя вербуемого сначала была послана из-за границы посылка с энтеэсовской литературой, а затем, когда её перехватили, автору было предложено или доказать, что это ошибка, или же помочь установить, кому (если не ему) она в действительности предназначалась. И в одном, и в другом случае отказаться от сотрудничества было невозможно.
В связи с этим следует отметить, что вербовка осведомителей и агентуры велась на основании «Приказа НКВД СССР № 00149 «Об агентурно-оперативном обслуживании исправительно-трудовых лагерей-колоний НКВД СССР» от 07.02.1940 [604], в котором говорилось: «Всю представляющую оперативный интерес агентуру и осведомление работникам оперативно-чекистских отделов (отделений) иметь на личной связи. Использование остального осведомления производить через резидентскую сеть» [605].
Если верить А.И. Солженицыну, его резидентом или куратором стал «надзиратель Сенин» [606]. Сообщая об этом, Александр Исаевич сделал следующее весьма любопытное примечание: «Это очевидно была не настоящая его фамилия, он не русский был, а псевдоним для лагеря… Сенин был ни много ни мало — студент! — студент 4-го курса, вот только не помню какого факультета. Он, видно, очень стыдился эмведистской формы, боялся, чтобы сокурсники не увидели его в голубых погонах в городе, и потому, приезжая на дежурство, надевал форму на вахте, а уезжая — снимал» [607].
В том факте, что «надзиратель Сенин» переодевался на работе, нет ничего необычного. Но кто поверит, что он, «надзиратель лагеря», жил и учился под одной фамилией, настоящей, а нёс службу в лагере под другой — вымышленной, и только потому, что стеснялся своей профессии. Если принять это свидетельство на веру, получается, что «стыдившийся эмведистской формы» «надзиратель» имел не только две фамилии, но и два паспорта, сочинённую автобиографию, фальшивый листок по учёту кадров. А в лагере в сталинские времена сидели такие беззаботные кадровики, которые не считали нужным даже проверить это.
На кого рассчитаны подобные небылицы?
В упоминавшемся приказе НКВД 1940 г. говорилось: «В качестве резидентов использовать только проверенных работниковвольнонаёмного состава лагеря-колонии… Все без исключения резиденты должны утверждаться Наркомом внутренних дел союзной, автономной республики, начальником УНКВД края-области, на территории которых расположен лагерь» [608].
Не только сомнительным, но и невероятным представляется также утверждение А.И. Солженицына, будто бы он согласился давать информацию только о подготовке побегов. Неужели у осведомителей существовала специализация: одни давали сведения по побегам, другие — по антисоветским разговорам, третьи — по вредительству и саботажу, четвёртые — по террору, пятые — по шпионажу и так далее по всем статьям уголовного кодекса? Это, конечно, абсурд. Поэтому если бы Александр Исаевич изъявил готовность сотрудничать, то он должен был давать информацию по всем вопросам, которые интересовали лагерного кума [609]'.
А дальше А.И. Солженицына неожиданно выдернули из лагеря на Калужской заставе и отправили в «шарашку». Александр Исаевич пытался уверить своих читателей, что от сотрудничества с «лагерным кумом» он уклонился, а на шарашку его выдернул 4-й спецотдел МГБ. Просто так, даже не собрав о нём никаких сведений и не запросив лагерную оперчасть на Калужской заставе. Но это сказки только для наивных и легковерных.
Понимая это, А.И. Солженицын заявлял: «В пределах ГУЛАГа может и так, только из лагерька на Калужской заставе меня перемещали не внутригулаговским “спецнарядом”, меня “распоряжением министра внутренних дел” выдернули вне системы ГУЛАГа — в Отдел Спецтехники МВД, куда собирали специалистов из лагерей [610]', — и поражённое начальство уже через два часа отправило меня прочь из лагерной зоны — в Бутырки» [611].
Приводя это свидетельство своего героя, Л.И. Сараскина упускает из вида, что независимо от того, кому подчинялись «шарашки», это были засекреченные научные объекты, поэтому перевод заключённого сюда предполагал выяснение всех необходимых сведений о нём, а такие сведения невозможно было получить без лагерной оперчасти.
Поэтому история с вербовкой А.И. Солженицын, рассказанная им самим, вызывает большие сомнения. Предвижу вопрос: но зачем ему понадобилось возводить на себя напраслину?
Напомню, что в юридической практике хорошо известны такие преступления как «самострел» и «самооговор». К самострелу некоторые военные прибегали в годы войны. Нанося себе увечья, они таким образом пытались избежать участия в военных действиях и тем самым спасти себе жизнь. К самооговору прибегают некоторые преступники до сих пор. Беря на себя ответственность за небольшие преступления, не имеющие к ним отношения, они тем самым пытаются избежать наказания за другие, более крупные преступления, совершённые ими.
Поэтому или история с вербовкой — это фантазия и тогда требует выяснения вопрос — для чего она понадобилась, — или же вынужденный по каким-то причинам пойти на откровение, Александр Исаевич попытался придать истории с вербовкой несерьёзный характер и тем самым нейтрализовать возможные подозрения относительно его сотрудничества с советскими спецслужбами.
Откровения А.И. Солженицына уязвимы и в другом отношении. Если принять его версию и допустить, что он был завербован в осведомители только «по побегам» и из-за отсутствия таковых за время пребывания в лагере никакой информации своему куратору не давал, то невольно возникает вопрос: как в таком случае развивались бы события дальше?
Л. Сараскина допускает, что «в условиях шарашки (из ведомства МГБ — МВД СССР) опера (из ведомства УИТЛАГ по Московской области) потеряли его из виду» [612]. Во-первых, «опера» и в ГУЛАГе, и в системе 4-го спецотдела подчинялись одному и тому же ведомству — МГБ; во-вторых, факт сотрудничества заключённого должен был отражаться в личном деле заключённого, которое вместе с ним путешествовало из одного места заключения в другое [613]'.
Поэтому едва А.И. Солженицын переступил порог рыбинской шарашки и рыбинский кум навёл о нём справки, ему сразу же должна была стать известна история с вербовкой. А поскольку Александр Исаевич не был исключён из числа осведомителей, то в Рыбинске неизбежен был разговор на тему о продолжении сотрудничества. Почему же тогда решивший исповедоваться Александр Исаевич ничего не писал об этом?
Допустим, что ни в Рыбинске, ни в Загорске подобный разговор не состоялся, поскольку там А.И. Солженицын был недолго. Тогда он должен был состояться в Марфинской шарашке, в которой Александр Исаевич пробыл три года. К тому же, по свидетельству Л.З. Копелева, сменивший здесь майора Шевченко «подполковник Мишин» «пытался вербовать каждого, кто входил в его кабинет за письмом или с заявлением “на свидание”» [614]. А поскольку Александр Исаевич с заявлением «на свидание» появлялся в его кабинете не один раз, Мишин должен был вербовать и его. Между тем, несмотря на бедность материала на эту тему, несмотря на готовность поделиться собственным опытом, ни о новой вербовке, ни о попытке возобновить его сотрудничество в Марфинской шарашке Александр Исаевич тоже не упоминал.
