Судебная петля. Секретная история политических процессов на Западе - Черняк Ефим Борисович (читаем полную версию книг бесплатно .TXT) 📗
Процессы сыграли свою немалую, хотя всегда подчиненную роль в большинстве узловых событий нового и новейшего времени: в ликвидации феодальной раздробленности и возникновении централизованных абсолютистских государств, в попытках абсолютизма воспрепятствовать торжеству революций и в борьбе победившей буржуазии против своих противников «справа» — феодалов и «слева» — трудящихся масс, прежде всего пролетариата, в утверждении буржуазно-демократических порядков и замене их в ряде стран фашистскими, диктаторскими режимами. Политические процессы сопровождали создание, развитие и распад колониальной системы капитализма. Они являлись спутниками милитаризма, контрреволюционных интервенций и попыток завоевания мирового господства.
Насколько многообразны были внутренние и внешние причины, в силу которых преследование политических противников приобретало форму судебных процессов, настолько и сами эти процессы получали различное значение для характеристики режимов и правительств, их организовывавших. Даже там, где они являлись традиционной и поэтому наиболее удобной, законной формой политического преследования (например, в ряде стран с развитыми буржуазно-демократическими институтами), к оружию политического процесса обращались скорее в виде исключения, лишь тогда, когда не было под рукой другого средства или когда суд мог быть превращен в удобное орудие компрометации противника. Обычно же у правительства находились другие способы если не прямого уничтожения противника, то исключения его в той или иной форме из политической жизни.
Помимо этих наиболее распространенных форм политических процессов история знает множество других. Известны процессы как форма разрыва со старым строем (процессы Карла I, Людовика XVI), как одна из сторон политики революционного террора (во время ранних буржуазных революций), как средство сопротивления одной из борющихся политических сил, которая «окопалась» в судебных учреждениях, против ее соперников в других органах государственного аппарата. Были процессы, которые завершали разоблачение действительного или мнимого заговора (английские процессы XVI–XVII вв.), и были процессы, являвшиеся по существу формой политического заговора («дело Дрейфуса»). Организовывались процессы с целью наказать за политическое убийство и, наоборот, спасти от наказания тех, кто направлял руку убийцы (процессы в связи с убийством А. Линкольна или Д. Кеннеди в США). Часто оружие судебного процесса использовалось для борьбы против революционной общественной мысли, против научных доктрин, подрывавших старое мировоззрение, для насильственного внедрения единомыслия и духовного конформизма, угодного реакционному правящему классу. А еще чаще — для разжигания расовой и национальной вражды, консервации отсталых предрассудков, для оправдания агрессивных планов в отношении соседних стран, для удушения свободы печати, обоснования контрреволюционного интервенционизма и для многих других, столь же реакционных, целей.
Существовало немало частных различий между феодальным и буржуазным судами. Но значительно больше было сходства, даже в те периоды, когда феодальный суд расправлялся с противниками «слева», с представителями буржуазии, а буржуазный суд, напротив, обрушивался на врагов «справа», из лагеря феодальной реакции; особенно же когда и тот и другой служили орудием подавления трудящихся масс. Единственным частичным исключением являлся суд в годы ранних буржуазных революций, когда на определенных их этапах он выражал общенародные интересы.
Процессы могут в одних случаях «подводить итоги» политической борьбы, а в других (когда она еще далеко не закончена) служить оружием в руках группировки, обладающей государственной властью, которую у нее активно оспаривают.
Обвиняемым в политических процессах инкриминируется нарушение существующей законности (даже если они на деле действовали в ее рамках), подлинное или мнимое покушение на национальные, классовые, моральные и этические ценности той группы населения, интересы которой защищались властью или на которую эта власть стремилась оказать идеологическое воздействие с помощью своей судебной машины.
Политические процессы не только фиксировали сложившееся соотношение политических сил. Они были средством изменения этого соотношения в пользу организаторов процессов (точнее говоря, в пользу тех. кто выходил победителем в судебных сражениях, а ими порой становились не судьи, а подсудимые).
При изучении истории политического процесса важно определить, кто непосредственно являлся его вдохновителем и организатором. Им могла быть и законодательная, и исполнительная, и судебная власть. В случае, если инициатива исходила не от последней, необходимо учитывать, в какой мере организаторы процесса (монарх, парламент, правительство) контролировали действия судебной власти, ибо от этого нередко зависели ход и исход процесса.
В отношении каждого процесса следует различать: формальное обвинение, выдвигавшееся его организаторами против подсудимого; действительное обвинение (т. е. та вина, за которую преследовали подсудимого); внутриполитические и внешнеполитические цели, которые ставили себе организаторы процесса. В истории встречались все мыслимые совпадения и несовпадения формального обвинения, действительного обвинения и политической цели. В политических процессах ярко отразилось представление каждой эпохи о прерогативах монарха и его подданных (точнее, различных категорий этих подданных), правительства и граждан, о дозволенном и запрещенном в политике — опять-таки с точки зрения центральной власти и лиц, находящихся на различных ступенях социальной лестницы и (поскольку это касается феодального общества) относящихся к разным сословиям. Речь шла при этом не о каком-то на деле соблюдаемом «кодексе поведения», а о постоянно нарушаемых (причем прежде всего самой властью) нормах, которые тем не менее оставались своеобразной шкалой для оценки политических поступков.
Хотя в общественном сознании начиная еще с эпохи Возрождения четко прослеживается мысль о несовместимости морали и политики, организаторы процессов неизменно пытались представить действительное или мнимое нарушение этих политических норм как покушение не только на существующие законы, но и на основы религии, нравственности и права. Границы между одобряемым, терпимым и воспрещаемым были очень подвижны — сдвигались даже представления о том, что являлось государственной изменой. Значительная часть того, что входило в понятие государственной измены в Англии в XVI в., считалась бы терпимым или даже нормальным, законным действием и в XIV, и в XIX веках.
Выбирая оружие политического процесса, отказываясь по различным причинам (невозможность, неудобство, соображения пропагандистского характера и т. п.) от внесудебных способов расправы с противниками, правительство в то же время не всегда бывало склонно действовать с открытым забралом. Иногда даже отрицалось, что этот процесс политический, его изображали в виде обычного уголовного дела. Бывало и наоборот, когда обычные уголовные дела тенденциозно представлялись в виде политических преступлений. Мы уже не говорим о тех особых случаях, когда политический процесс являлся формой, с помощью которой тех или иных лиц пытались спасти от ответственности за совершенные преступления.
Признания в несовершенных преступлениях не обязательно вырывались пыткой или страхом перед ней или перед варварской «квалифицированной» казнью. Самооговоры были нередко следствием как раз полного отсутствия какого-либо несогласия подсудимых с правительством, какого бы то ни было сочувствия любой оппозиции, если таковая вообще существовала. Иначе говоря, самооговоры могли быть лишь своеобразной формой лояльности.
Жертвы ложных обвинений при Генрихе VIII уже на эшафоте шли на клятвопреступление, которое, по распространенному тогда мнению, отнимало всякую надежду на спасение души, чтобы угодить власти, пославшей их на смерть. А при Карле II в своих предсмертных заявлениях осужденные были готовы идти на клятвопреступление, чтобы создать затруднения своим политическим противникам, если не самому правившему монарху. Из сказанного отнюдь не следует, что обвинения, «подтверждаемые» самооговорами из лояльности, не имели никакого политического значения. При рассмотрении группы таких процессов в совокупности обычно выявляется, что иногда кажущийся нелепым и лишенным цели судебный террор в действительности имел смысл именно своей бессмысленностью, невозможность понять причины репрессий подавляла волю, немотивированность преследований подчас и приводила к слепой покорности.
