Повседневная жизнь жен и возлюбленных французских королей - Шоссинан-Ногаре Ги (серия книг TXT) 📗

Фаворитка организовала оборону комнаты короля, открывая дверь только для своих друзей и не пуская ни крупных сановников, ни принцев, ни даже самого дофина — ханжу, которого его наставник Шатийон воспитал в ненависти к отцовскому разврату Перед запертыми дверями расселись Фиц-джеймс, епископ де Суассон, Пейруссо, королевский духовник, Буйон, Шатийон — все враги де Ша-тору, предчувствуя, что смерть короля принесет им победу. Людовик сначала держался, но 13 августа его состояние ухудшилось. Он заметил Фиц-Джеймса, потребовал к себе духовника, и святым отцам наконец-то удалось настоять на удалении фаворитки от двора: ей велели покинуть Мец немедленно. Триумф Церкви казался полным, но Небеса распорядились по-другому. Король выздоровел и вернулся в Париж. Понятно, что было потом. Король затребовал герцогиню в Версаль, и она получила все, чего в свою очередь потребовала: опале подверглись Фиц-Джеймс, де Буйон, де Шатийон — все, кто ненадолго взял над ней верх. Здоровье вновь позволило королю пуститься в разгул, а страх перед адом оказался минутной слабостью.

Небольшая драма в Меце хорошо иллюстрирует сложную политику Церкви, в которой интересы религии и заботы о вечном переплетались с мирскими интригами, а вечерняя молитва христианнейшего короля являлась ставкой в играх соперничавших интриганов, путавших священное помазание с политикой и добродетель с амбициями. На протяжении всех правлений, ознаменовавшихся блеском фавориток и дебошами королей, Церковь должна была мириться с дьяволом, часто заслоняя короля своей грудью или пуская в ход лесть. Нравы аристократического общества, даже в отношении религии, предполагали скорее видимость приличий, чем следование им, что не облегчало позора. Людовик XV стал последним монархом, который высоко держал голову перед Церковью и Богом, открыто предпочитая объятия адюльтера вечерней молитве. При его преемнике размах аристократии и в добродетели, и в пороке сменился осмотрительной преданностью челядинцев. Наступала эпоха, когда идеи морали начали овладевать обществом, к власти пришла буржуазия и не без некоторого жеманства подняла на щит плебейские порядки и морализаторство, достигшее расцвета в XIX веке. В царствование Людовика XVI господство фавориток превратилось в архаическую иллюстрацию королевских летописей, и общество все больше склонялось к мысли, выраженной позднее Шатобрианом, что их власть «была истинным бедствием монархии прежних времен». [56]

Глава пятая

КОРОЛЕВА-РЕГЕНТША, ИЛИ ЗАТМЕНИЕ СОЛНЦА

Монархия — это прежде всего боговоплощение. При том образе правления, когда высшая власть представлена одним человеком, который в силу наследственности и божественных полномочий обладает исключительным правом вершить власть, государство воспринимается не абстрактно, но в лице харизматической, даже евхаристической, личности, наделенной отличительными и неизменными атрибутами: имя, порядковый номер, пол. Законно претендовать на французский трон мог лишь Капетинг — Валуа или Бурбон. Он должен был быть не моложе тринадцати лет, так как для королей этот возраст считался совершеннолетием, и только мужчиной; женщины во Франции не имели права наследования короны.

Если в стране не оказывалось короля, например, он находился за пределами государства или по какой-то причине был не способен к управлению, либо в ходе неудачной военной кампании попадал в плен, либо умирал прежде достижения законным наследником совершеннолетия — в этих случаях прибегали к форме правления, отводившей первую роль женщине: к регенству. Обычно регентшей объявлялась мать малолетнего короля, но иногда в этой роли выступала дочь покойного монарха. Регентство часто сопровождалось большими затруднениями, потому что, во-первых, интересы регентши вступали в противоречия с притязаниями принцев крови, которые считали себя обойденными, и, во-вторых, ее заранее готовились осуждать, ведь регентша всегда в той или иной степени рассматривалась как узурпаторша — похитительница престола. Такая немилость судьбы приводила не только к негативным результатам, как перерыв в мужском правлении, но и возбуждала аппетиты, потому что немедленно начинали муссироваться слухи об ослаблении государства и королевство действительно оказывалось под угрозой. Но тем не менее женское регентство можно оценивать как в целом позитивное явление. Женщины хорошо правили страной, обладали государственным умом и авторитетом — как, например, властолюбивая Екатерина Медичи, или «купившая» французское королевство Мария Медичи, или окруженная фаворитами и министрами Анна Австрийская, которая в лице Мазарини обрела достойного преемника Ришелье и замечательно одаренного посредника в любых переговорах. Конечно, случалось и такое, что женщины, почти незаметные, пока страной правил король, став регентшами, отыгрывались за свою покорность, упорствуя в своих замыслах, и не желали расставаться с властью, испытав ее вкус. Мария Медичи, уязвленная преждевременной, по ее мнению, отставкой, и предаваясь излишествам, породившим у нее истерию, замыслила заговор против собственного сына. Зато Анна Австрийская, когда закончилось ее время, скромно удалилась.

Значимость женских регентств соизмеряется прежде всего в отношении времени — по их частоте и по их продолжительности. Если в XVIII веке трон занимали только мужчины, то на XVI и XVII века пришлось семьдесят лет женского правления. Анна де Боже находилась у власти десять лет, Луиза Савойская — пятнадцать, Екатерина Медичи — двадцать, Мария Медичи — семь, Анна Австрийская — восемнадцать.

Некоторые регентства длились не меньше настоящего царствования, давали возможность регентше вести настоящую личную политику и, несмотря на ее временное положение, брать под абсолютный контроль все дела королевства. Можно только удивляться, как эти принцессы, воспитанные для скромной и почти незаметной роли около короля, а вовсе не для управления страной, оказывались компетентными в политике и принимали на себя государственные заботы. Как правило, этому предшествовало некоторое ученичество. Их мужья или их отцы (как в случае с Анной де Боже) приобщали их к управлению и позволяли им присутствовать в Совете. Другие, как, например, Анна Австрийская, посвящались в таинства правления путем интриг, что также оказывалось весьма эффективно. От регентши требовалось больше ловкости, влияния и гибкости, чем даже от самого короля.

Действительно, когда страна оставалась без короля, дальновидные вельможи предчувствовали ослабление власти, благоприятное для удовлетворения их притязаний. Они считали себя в какой-то мере свободными от верноподданнических обязанностей перед Короной и стремились увеличить личную власть, земельные владения и богатство. Регентше приходилось обеспечивать их запросы, но в то же время не упускать интересов наследника престола и стараться не допустить раздробления страны. Регентство всегда оборачивалось критическим периодом, когда начинались смуты, а влиятельные семьи под разными предлогами действовали вкривь и вкось, в любом случае вовлекая королевство в беду. На самом деле к предполагаемому ослаблению, которого ждали, поскольку регентша — слабая женщина, добавлялся еще один аргумент в пользу оправдания мятежа и измены: регентша часто была иностранкой, а французская преданность законной династии отличалась ненавистью ко всему иностранному. Хотя, например, Анна де Боже — дочь Людовика XI, а Луиза Савойская — дочь герцога Филиберта и Маргариты де Бурбон — обе француженки. Но Екатерина и Мария Медичи — итальянки, а Анна Австрийская — испанка.

Однако глубинные причины, объясняющие неповиновение и заносчивость подданных, иные. Период регентства отличается от времени правления законного монарха. Это, так сказать, мирское время, которое противостоит священному времени, безвременье, когда заходит светило и над королевством сгущается мрак. Конечно, король никогда не умирает совсем, и дух из тела почившего короля переходит на его преемника. Кончина монарха сравнима с мимолетным и скоропреходящим затмением, не причиняющим ущерба существованию королевства, но все же остро ощущаемым. Это «затмение того великого солнца, которое померкло, и тотчас же видно, как вместо него его свет изливает другое». [57]На деле же затмение продолжается весь период регентства. Каково бы ни было аллегорическое преувеличение, но неучастие в делах несовершеннолетнего короля воспринималось как явление космического масштаба, и хвалы в адрес королевы-регентши выражали намек на беспорядок, вызванный исчезновением таинства, что причиняло страдания всему социальному организму. Тьма окутывала королевство, и в ожидании, пока снова взойдет солнце, государство освещалось меньшими светилами, мирскими и безблагодатными, каковыми являлись добродетели регентш. Какими бы опытными они ни были, они все же не могли ссылаться на власть, дарованную небесами, и на sul generis [58] власть, принадлежавшую только королю. Какими бы они ни являлись исключительными личностями их никогда не ценили по достоинству, ведь на них не распространялась та таинственная и пророческая, загадочная и божественная сила, приписываемая коронованному жрецу. Приговоры короля и те решения, которые он принимал при управлении государством, считались велениями свыше, недоступными человеческому разуму. По этому поводу официальная доктрина не допускала неверия. Так, по случаю смерти Людовика XIII парламент выразился следующим образом: