Святой дьявол: Распутин и женщины - Фюлёп-Миллер Рене (книги онлайн читать бесплатно TXT) 📗

Вновь потекла кровь, когда это наконец свершилось: чрезвычайный суд выносил смертные приговоры десяткам и сотням людей, снаряжались карательные экспедиции, уничтожавшие в мятежных провинциях целые деревни, поджигавшие дома.

С этого момента царская семья тоже жила в постоянном страхе перед разбойничьими нападениями, бомбами и адскими машинами. Когда царица прощалась со своими спутниками после «беззаботной» прогулки по заливу, она теперь говорила: «Это было замечательно, возможно, в последний раз». Отныне царская чета не могла быть спокойной за свою жизнь, каждый следующий час мог быть последним.

Министры один за другим становились жертвами убийств. Плеве, министр внутренних дел, накануне погиб от бомбы на вокзале в Варшаве среди многочисленной свиты, а с ним и семь человек, сопровождавших его. Через некоторое время от руки убийцы пал Сергей Александрович, дядя царя и зять царицы. Он был московским генерал-губернатором, которого крайне не любили за чрезвычайную строгость и жестокость. Его супруга, великая княгиня Елизавета Федоровна, сестра царицы, предчувствовала беду и все время предостерегала мужа, чтобы он не ездил один. Тем не менее однажды на улице она услышала взрыв. Охваченная дурным предчувствием, она поспешила туда, и ее глазам предстало изувеченное, истекавшее кровью тело убитого великого князя.

Елизавета Федоровна любила супруга, несмотря на его капризный, властный, может быть, даже психически неустойчивый характер. После ужасного конца супруга она ушла в монастырь под Москвой. Монахиня с прекрасным лицом, она выглядела мадонной, и ее стройная грациозная фигура под ниспадающим белым покрывалом была одновременно и трогательна, и изящна.

Вскоре в непосредственном окружении царя произошла новая катастрофа, едва не окончившаяся гибелью его лучшего советника, премьер-министра Столыпина. Летом он гулял по Аптекарскому острову недалеко от дачи, когда вдруг раздался взрыв, и его дача взлетела на воздух от подложенной мины. При этом погибло и было ранено больше сорока человек. Сам премьер-министр, словно чудом, спасся, но его дочь осталась навсегда калекой. Однако судьба недолго была милостива к Столыпину: в 1911 году во время праздничного представления в киевском театре он был смертельно ранен выстрелом из револьвера каким-то молодым анархистом на глазах у государя. Анархисту удалось втереться в доверие к полиции и проникнуть в театр. Откинувшись назад в кресле, премьер-министр едва успел бросить взгляд в царскую ложу и осенить себя крестным знамением.

Войны, мятежи, казни и убийства — на этом фоне «идиллия Царского Села» выглядела по меньшей мере странно. Там представала картина мелкобуржуазного быта: царь играл в бильярд, царица оживленно беседовала с подругой Анной, дети увлеченно занимались рукоделием и устраивали маленькие представления и домашние балы. На заднем плане оставались горящие деревни и разрушенные орудиями города, длинные эшелоны ссыльных арестантов на пути в Сибирь, тюрьмы и изрешеченные пулями тела мужиков и министров.

В то время, когда в покои царицы доносился призывный свист, похожий на тоскливый крик птицы, в далекой Маньчжурии стоны умирающих солдат смешивались с грохотом пушек. Государь продолжал спокойно играть в теннис и редко пропускал мячи, а в то же самое время в китайских водах тонул его флот с тысячами храбрых матросов на борту.

То, что среди всех этих ужасов царь продолжал свою беззаботную жизнь, охотился, ездил на прогулки, играл в теннис, плавал и катался на лодке, воспринималось как вызов; большинство людей было склонно объяснять это удивительное равнодушие царя по отношению ко всем бедам его полной бесчувственностью и жестокостью. Некоторые придворные, министры и послы рассказывали о совершенно конкретных случаях, когда царь проявлял странное безучастие по отношению к бедам и страданиям своих подданных в особо грубой форме.

Впервые это заметили уже во время несчастья на Ходынском поле, когда молодой царь не отменил торжества, а, наоборот, сам танцевал на балу. Сообщение о гибели русского флота при Цусиме 14 мая 1905 года застало царя во время игры в теннис. Он вскрыл депешу и, сказав: «Какое ужасное несчастье!» — взялся за ракетку. Столь удивительное хладнокровие он проявил при убийстве Плеве и своего дяди, а также позднее, при происшедшем на его глазах покушении на Столыпина.

Записи в дневнике Николая Второго подтверждают то впечатление, что у царя, похоже, полностью отсутствовало понимание серьезности этих событий. Ему хватает нескольких слов, чтобы описать события величайшего значения, катастрофы и трагические повороты судьбы; события такого рода занимают в его дневнике не больше места, чем заметки о совсем незначительных повседневных событиях. Вперемешку с описаниями какой-нибудь охоты, выездов и прогулок, как бы между прочим отмечены величайшие события из времени его правления. Реакция на ход войны с Японией появляется в царском дневнике настолько редко, как будто он избегает серьезно касаться этой темы. Местами он сетует, что неблагоприятные сообщения с Дальнего Востока угнетают его, но затем сразу же переходит к вещам более радостным и рассказывает о прогулках верхом, о походе и приятных вечерах в обществе Алике.

В день решающей битвы под Цусимой царь пишет:

Революция также оставила о себе в дневнике мало следов; местами он выражает свое неудовольствие отсутствием военной дисциплины, особенно возмущает его бунт на броненосце «Потемкин», в нескольких безразличных словах он пишет о «кровавом воскресенье» перед Зимним дворцом. Записи об охоте и прогулках занимают гораздо больше места.

Все же обвинения Николая и Александры в бесчувственности при ближайшем рассмотрении необходимо признать несправедливыми. Это, на первый взгляд, абсолютно беспечное счастье семейной жизни, «царскосельская идиллия», которой не могло помешать никакое внешнее событие, ни в коей мере не означало циничного вызова и высокомерного непонимания страданий народа, это было бегством двух слабых, несчастных, гонимых вечным страхом людей, пытавшихся скрыться от злой судьбы в своем тесном и со всех сторон защищенном «гнездышке». В то время, когда земля содрогалась от взрывов, бурлила революция и над империей одна за другой разражались катастрофы, царь играл в бильярд или в теннис, царица сидела за швейным столиком, охваченные детской верой, что несчастье, таким образом, не проникнет в их маленький семейный круг.

В те часы, когда царю приходилось расставаться с семьей, на него наваливались проблемы, упреки, обязанности и опасности. Его забрасывали жалобами о несправедливостях, сообщениями о несчастных случаях и неудачах, на его глазах убивали, в его ушах звучали стоны умирающих мужиков, грохот ружейных выстрелов и разорвавшихся бомб; но, когда он сидел у Алике и слушал, как она играет с Анной в четыре руки, звуки музыки заглушали в нем любую дисгармонию, любую заботу.

А в детской, спрятавшись где-то среди игрушек, притаилась смерть, готовая в любой момент появиться и силой овладеть его ребенком. Но пока родители, улыбаясь, наблюдали за игрой сына, им казалось, что с ним не может случиться никакой беды, что их маленький Алексей находится в безопасности. Эти счастливые минуты в тесном семейном кругу были для них единственной отрадой среди потока опасностей и надвигавшихся катастроф.

Николай Второй и Алике фон Гессен в сущности своей вовсе не были бесчувственными или злыми людьми. Они, как большинство избалованных и позднее преследуемых судьбой, тешились иллюзией, что можно спастись от гибели, укрывшись так глубоко в своем счастье, что туда не проникнет никакая беда, но если хоть однажды соприкоснуться с действительностью, то встретишься с тысячами непредвиденных ужасов и опасностей. Поэтому лучше всего было оставаться дома и вести себя так, будто зло вообще не существует. Даже если это счастье и было обманчивой видимостью, все равно царь и царица были охвачены мистической верой, что достаточно прозвучать по-детски веселому свисту, бросить в воздух теннисный мяч или взмахнуть веслами, чтобы предотвратить подкравшуюся беду.